В 1968– м вы упустили такую же возможность помочь восставшей Чехословакии.

В 1981-м вы упустили эту возможность в Польше. Сегодня к вам обращается восставший русский народ. Братья-американцы! Мы верим, что американский народ велик не только тем, что производит гигантское количество товаров, посылает космонавтов на Луну и создает думающих роботов. На том или ином уровне развития эти достижения, наверно, будут доступны любой нации. Но мы считаем, что величие американского народа заключается в его исторической традиции оказания гуманной помощи всем народам, переживающим стихийные бедствия или исторические катаклизмы.

Русский народ помнит тот американский хлеб, который в двадцатые и тридцатые годы спас миллионы жизней в голодающем Поволжье, на Урале и в Сибири.

Русский народ помнит ленд-лиз и братскую помощь американского народа в войне с фашизмом.

Русский народ помнит Эльбу. Это не правительства братались тогда на Эльбе, это наши с вами отцы братались тогда.

И сейчас мы просим вас люди Америки, великий народ Соединенных Штатов Америки! Иногда для поддержания уровня цен на мировом рынке вы сбрасываете в море зерно, масло, сыр – тысячи тонн. Но бывают в истории моменты, когда рыночные, торговые отношения между народами должны отступить на задний план перед отношениями человеческими. Дайте нам хлеб – ничего больше! Мы, русские, умеем прожить на воде и хлебе! Мы сумеем и победить так, без сливочного масла! Но хлеб нам нужен, мы голодаем. Мужчины, женщины, дети… Смотрите… Правительство отрезало нас от всех источников снабжения. Наши дети, наши старики и женщины ждут от вас проявления истинного американского величия – простой и гуманной помощи ХЛЕБОМ. Помните: История вознаградит вас за это величие, как вознаграждала и она вас всегда по завету «рука дающего да не оскудеет…»

Экран погас, Президент продолжил свою речь:

– Дамы и господа! По сути, мне нечего добавить к этому Обращению. Нечего – за исключением того, что я присоединяюсь к нему и как ваш Президент, и как простой американец. Мы можем как угодно относиться к политическим событиям в России, но мы не можем игнорировать тот факт, что миллионы людей голодают и замерзают в Сибири. Поэтому я направил Вам предложение, по которому Вы будете сегодня голосовать. Я предлагаю оказать голодающим народам Урала и Сибири немедленную помощь в размере одного миллиона тонн зерна. Кроме того, я предлагаю выделить им из фонда помощи слаборазвитым странам масло, мясо и другие продукты на сумму в триста миллионов долларов. Это продовольствие может быть доставлено во Владивосток и другие русские порты по мере перехода их в руки тех, кто обратился к нам за помощью.

Я верю, что гуманные американские традиции будут достойно продолжены сегодня, во время вашего голосования. Да благословит вас Бог!

Надрывный и густой, как при военной тревоге, вой сирены катился по вечернему Иерусалиму. При ее первых же звуках пустели улицы города, люди выскакивали из машин и вбегали в подъезды домов, спешно, с лязгающим звуком металлических штор закрывались витрины и двери магазинов, кафе и мелких лавчонок. В центре города, на рынке, последние торговцы торопливо сваливали в тележки остатки непроданных овощей и фруктов и бегом катили их к выходу. Хурма, мандарины и авокадо падали с этих тележек и, катились по мокрым булыжникам, но никто из продавцов даже не поворачивался подобрать их. Только кошки сторожили в рыбных рядах непроданную и обреченную на выброс рыбу, да последние покупатели еще пытались что-то купить, совали продавцам деньги, но те грубо отталкивали от себя их руки с деньгами – по рядам уже стремительно шел пейсатый и широкоплечий, как биндюжник, староста рынка и кричал зычно и грозно:

– Шабес! Шабес!

В этот час наступления очередной субботы в верхней части города, в Гило, хозяйка небольшой виллы зажгла субботние свечи и подала на стол праздничное вино и накрытую белой салфеткой халу. Широкое темное платье этой молодой, не старше тридцати лет, худенькой женщины не могло скрыть размера ее живота, характерного для женщин на шестом-седьмом месяце беременности. Два мальчика, девяти и восьми лет, в темных костюмах и белых рубашках с галстуками, вкатили в комнату детскую кроватку со спящим годовалым ребенком, поставили ее в угол и тут же сели за длинный обеденный стол, по обе стороны которого уже чинно сидели еще шесть детей-погодков – четыре мальчика в черных праздничных костюмах и галстуках и две девочки в нарядных синих платьях с белыми кружевными воротничками и в белых же колготочках. Самой младшей из сидевших за столом детей было два с половиной года, но и она сидела тихо и чинно, как взрослая. И лишь рука ее нетерпеливо тянула рюмку навстречу десятилетнему брату, который, на правах старшего, разливал всем слабое субботнее вино. Мальчик совершал эту церемонию, храня на лице строгое ритуально-сосредоточенное выражение. Сначала налил вино отцу, потом – матери, севшей от отца по левую руку, затем гостю, сипевшему справа от отца, и дальше – своим братьям и сестрам в порядке старшинства.

Но при всем своем старании выглядеть сосредоточенным на субботней церемонии, дети не могли удержаться от острых любопытных взглядов в сторону гостя – впервые в жизни они видели такого рослого японца.

Гость тоже с любопытством наблюдал за этой субботней церемонией. Он прилетел в Израиль два часа назад, и это был его первый в жизни ужин на израильской земле. Хотя Бэрола Леви, хозяина этой виллы и легендарного главу израильской разведки, Джиро Йошида знал давно. Точнее – знал о нем по тем статьям в газетах, которые подробно расписывали биографию Бэрола и часто, наверно, досочиняли ее, приписывая этому рыжебородому крепышу чуть ли не все дерзкие операции Моссада за последние годы. Будучи сам в прошлом военным летчиком и даже командиром авиаполка, Йошида теперь с особым интересом и даже с некоторой завистью разглядывал летчика, который в двадцать четыре года с идеальной точностью разбомбил иракский атомный реактор, а в тридцать организовал похищение из Англии Мордехая Вануну…

– Барух ата адонаи… – генерал Бэрол Леви, закрыв глаза, чуть раскачиваясь всем телом на стуле и держа руки у своей рыжей бороды, стал негромко молиться над халой. Дети неслышным шепотом повторяли за ним слова молитвы. Йошида вежливо прислушивался к гортанным словам незнакомого ему языка. Неужели этот совершенно немелодичный язык с какими-то сухими, как выжженный песок пустынь, согласными, был когда-то языком его народа, а этот субботний обряд со свечами, вином, молитвой над хлебом и эта традиция много детства – все это могло стать его бытом, жизнью, судьбой?

Йошида мысленно улыбнулся – он вдруг представил себя самого в черном костюме с хасидскими штрипками-кисточками, а свое лицо – в обрамлении длинных пейс и бороды, как у этого Бэрола. Нет, это невозможно!…

– Амэн! – произнес Бэрол Леви и до дна выпил свой бокал с вином.

– Амэн! – отозвались хором дети, выпили вино из своих маленьких рюмок, и отец стал руками ломать халу и раздавать всем по кусочку.