— Конечно.

— Ты меня еще любишь?

— Любовь не знает убыли и тлена, Лекс.

— Чья?

— Господи, Лекс, не будем начинать выяснять отношения в пять утра.

— Твоя? — Она словно и не слышала его.

— Да. И твоя тоже. Наша с тобой.

— Иван, а для чего я тебе нужна?

— Ты мне нужна, потому что без тебя мне вообще ничего не нужно. Я тебе сто раз это говорил. Ты — моя Джульетта, моя принцесса на горошине, мой цветочек аленький, моя надежда, моя жизнь беспечальная. Господи, Лекс, ну что ты в самом деле? Что тебе еще сказать по твоему любимому, по-книжному? Что говорят герои любовных романов? Скажи — я охотно повторю, если это тебя успокоит.

— Я не читаю любовных романов. И ты не злись, Иван, не нужно так злиться.

— Ты вообще слишком много читаешь разной ерунды.

— И ем тоже. Егор сказал, это у меня какая-то «булимия». Как у Дианы. На нервной почве.

— Егор — кретин. Морду ему набью. Выброси из головы все, что он болтает. Ешь сколько хочешь.

— Ты совсем-совсем не бываешь дома. Почему? — Лекс говорила тихо, безучастно.

— Я занят. Дел невпроворот. Ты же сама хотела,

Чтобы в нашей квартире закончили ремонт. Чтобы мы уже к осени туда перебрались. И потом с галереей… Он сел в кровати.

— Я тебе не нужна, Иван. Абсолютно. Я не слепая. Ты мной тяготишься. Избегаешь.

— Ты мне нужна.

Она скользнула взглядом по стенам спальни. Отрешенное выражение лица ее сменилось печалью.

— Нет, не обманывай, я лишняя тут у вас. Вы всегда вместе — ты, Егор, даже Женька и тот как юла возле вас крутится. Вы такие деловые, такие занятые. А лишь я вхожу — вы умолкаете. Или говорите о какой-то чепухе.

— Мы партнеры с Егором. Это бизнес, Лекс, это дела взрослых мужиков. Тебя это волновать не должно.

— А они уже закончили там, в подвале?

Белогуров вздрогнул.

— Кто? Женька? А что ты имеешь в виду?

— Ну ты говорил, они там состав какой-то лака, что ли, изобретают, чтобы химичить потом…

— Нет, ни черта у них с Егором пока не получается. — Белогуров старался, чтобы его голос звучал спокойно. — Но и это тебя не должно волновать, Лекс.

— А что меня должно волновать?

— Новости журнала… «Вог» он, кажется, называется или «Квелле» — новый каталог.

— Там маленькие размеры. Я же вон какая корова.

Белогурову хотелось плюнуть, чертыхнуться: снова-здорово! Но ему было жаль ее. Он поцеловал ее, точнее, ткнулся губами куда-то в ухо, в теплые волосы. И почувствовал сразу, что она истолковала эту его вынужденную ласку по-своему.

— Убери руку, — попросил он через секунду хрипло. — Не нужно. Пожалуйста, я прошу тебя!

Она, не отвечай, начала исступленно целовать его. Руки ее знали свое сладкое дело.

«Любовь не знает убыли и тлена…» Молодое горячее тело. Жадное, Полное ожидания. У Белогурова появилось ощущение, что его насилуют. Эти мягкие, нежные, неумолимо-настойчивые руки. Эти полудетские, неумелые, но алчные губы сейчас вместе с дыханием высосут в поцелуе и его кровь…

— Оставь меня в покое! Я же прошу тебя по-человечески. — Не владея собой, он отшвырнул ее на подушки. — Не веди себя как проститутка!

Она села в кровати, поджала ноги, вся подобралась, как перед прыжком. Белогуров ждал града слез — уже был готов извиняться, просить прощения. Но на щеках Лекс не появилось ни слезинки. Глаза лишь сухо блестели. И в этот миг Белогуров вдруг отчетливо представил, какая она будет старая. С годами появятся морщинки вокруг глаз, складки у губ, второй подбородок. Кожа огрубеет, утратит матоватость, приобретет жирный блеск, который уже не скроют никакие тональные кремы.

— Ты просто трепло, — Лекс сказала это как отрезала ножом. — А я-то дура… Только трепаться — это все, что ты можешь. У тебя там дохлая сосиска. Поди таблетки купи. Вон в «Лавке жизни» на каждом углу продаются, я видела. Давай, давай, авось помогут!

Белогуров наотмашь ударил ее по лицу. И как водится (женщина есть женщина — и в пятнадцать, и в сорок лет), она визгливо истерически заревела от боли и злости. Когда он вышел из спальни, грохнув дверью, Лекс все еще рыдала — горько и безутешно.

Белогуров, ослепленный яростью, прошел в демонстрационный зал. Он не заметил, что в доме, кроме них, в этот ранний час не спится еще одному живому существу. В темном углу холла в кресле сидел Женька. Он чутко прислушивался к приглушенным рыданиям, доносившимся сверху/

Лекс плакала долго. Потом затихла. Но до самого вечера из спальни не выходила. Белогуров сидел в демонстрационном зале внизу. «Галерея Четырех» была сегодня открыта и ждала клиентов. Им всем сегодня было очень важно, чтобы внешне все выглядело как обычно: нормальный рабочий день. Весь немногочисленный персонал галереи на рабочих местах. И даже, если повезет, сделки заключатся…

И, как ни удивительно, повезло. Принесло двух иностранцев: престарелую супружескую пару из штата Мичиган, путешествующую по России. Старичков привлекли акварели Судейкина и особенно — революционный фарфор. За чашку с символикой «Смерть гидре контрреволюции» американец после недолгого торга выложил шестьсот долларов наличными. Чайник «Реввоенсовет» ушел за семьсот, а пузатая страшненькая вазочка для «морковной пастилы времен военного коммунизма» ушла за триста «зеленых».

В семь вечера, как обычно, Белогуров закрыл галерею и поехал на Ново-Басманную. Перед этим, около половины седьмого, Егор увез Лекс на концерт «Роллинг Стоунз». Белогуров мельком видел ее в холле, но не подошел, не заговорил. Глаза Лекс распухли и покраснели от слез. Она все как-то суетилась: роняла то сумку, то расческу, то заколку. Нагибалась, поднимала, а потом у нее все снова валилось из рук.

Белогуров видел: девчонка сильно переживает их ссору, сожалеет о том, что крикнула со зла. Самое правильное в этой ситуации (и Белогуров это чувствовал) было бы стать выше глупых предрассудков, перешагнуть через свою оскорбленную мужскую гордость — взять Лекс крепко за плечи, развернуть к себе, поцеловать эти скорбные, заплаканные полудетские глаза (ей всего-то, дуре такой, было пятнадцать — что она понимала и в жизни, и в нем, Иване Белогурове!). Повторить, что их любовь все равно, несмотря ни на что, не знает убыли и тлена, потому что любовь (и это хорошо понимают те, кто сначала напрочь был лишен этого чуда, а потом уже на середине прожитой жизни обрел ее как подарок судьбы) — это не только сладкое траханье в смятой постели. Не только вздохи, вскрики, содрогание потных тел, поцелуи, укусы и калейдоскоп, поз, но и близость в высшем смысле этого слова: понимание, сопереживание, нежность, преданность и милосердие друг к другу. Но он к ней в этот вечер так и не подошел. Он чувствовал и то, что примирение и нахлынувшие вслед за ним чувства могут помешать ему сегодня вы, полнить то, что должно произойти этим вечером. И для душевного настроя на ЭТО больше подходило яростное ожесточение и боль, терзавшие его, а не умиротворение и покой.