Ректор проверил возможности и выяснил, что одно место свободно. Кто-то не приехал или передумал. Это место отдали мне. Я стала студенткой.

Что изменилось в моей жизни? Все. Я бросила школу. Меня тут же заменили на другую учительницу. Отряд не заметил потери бойца. Я стала каждый день склоняться над листком бумаги и ставить слово после слова.

Творчество – мощный наркотик. Я не люблю слово «творчество», но не знаю, чем его можно заменить.

Я сидела, склонив голову над листком, и создавала свой мир. Как Бог. Только что не было ничего, чистый лист, – и вдруг целый обитаемый мир: люди, страсти, заблуждения, любовь.

Я слышала отдаленный грохот своего поезда. Я выйду из зала ожидания, сяду в этот поезд и поеду в свою судьбу.

Мне впервые за много лет не было скучно.

Если бы не Михалков, я продолжала бы работать в школе. Сидела бы за пианино, а первоклассники орали хором: «Вахадили гу-си, кланялись бабу-си». Следовало петь «вЫ-ходили гуси», но буква «ы» неудобна для пения, они заменяли ее на «а».

В четвертом «Б» Собакин сидел под потолком. Позже я сообразила, что ему нравилась девочка, и он хотел выделиться.

Это был период грубой бедности. Я ходила зимой в летних туфлях. Туфли были белые с розовой вставкой, или, наоборот, розовые с белой вставкой. В подошве образовалась дыра, и туда забивался снег.

Бедность. Скучная работа. Пропащая жизнь. И никакая любовь не поможет.

Одной любви для счастья недостаточно. Необходимо три фактора: здоровье, творческая работа и любовь. Три точки опоры.

Из прежней жизни меня выдернул Михалков.

Я не хочу сказать, что Сергей Владимирович сделал меня писателем. Писателем сделать невозможно. Им надо родиться. Но… Он вытащил меня из школы и поставил во ВГИК. А во ВГИКе – мастерская, обсуждения, творческая среда, конкуренция. И мой мастер – Катерина Виноградская. Она мною восхищалась. А это – необходимо начинающему. Считается, что полезна критика, но в начале пути критика может ударить по рукам. А восхищение дает силы, уверенность в себе, определенную наглость.

Виноградской нравилось во мне все: лицо, одежда, душа и мысли.

Я ездила к ней в Переделкино за собой. И когда возвращалась обратно, шла через мостик, мимо церкви, наполненная, как парус. Я жаждала написать что-то такое, чтобы все вздрогнули, и обернулись, и сказали: «Вот она…»

Виноградская не совпадала со временем. Она застряла в тридцатых годах, в тех идеалах, чистых помыслах, в том времени, когда написала свой главный сценарий «Член правительства».

– Я хочу написать сценарий «Коммунист-70», – делилась она.

Я усмехалась. Коммунист-70 – это сукин сын, циник, взяточник. В партию вступали только для того, чтобы сделать карьеру и получать хорошую зарплату. А моя бедная Виноградская думала, что коммунист остался прежним бескорыстным романтиком.

Все кончилось тем, что ее последний курс восстал против такого отсталого мастера. Она являлась тормозом современных идей и замыслов. Студенты не захотели этого терпеть.

Виноградскую выпроводили на пенсию. Пенсия – нищенские деньги, потеря общения с молодым поколением. Это катастрофа. Это закат.

Скоро она ослепла и умерла.

На ее могиле стояла фиктивная дата рождения – на десять лет позже. Виноградская во время войны, воспользовавшись суматохой и стрельбой, переписала паспорт, украла десяток лет. Зачем? Чтобы продлить возраст любви.

Виноградская была женщиной от макушки до пят. Она жила только любовью, пренебрегая всем остальным. И конечно же проиграла. Жестокая жизнь выбросила ее как рыбу на берег.

Виноградская умерла в восемьдесят лет, а на ее скромном памятнике стояло – семьдесят.

Сама Виноградская была бы довольна, а проходящим мимо – все равно.

ВГИК – это почва, в которой зерно прорастает. Останься я в школе, мое зерно затоптали бы либо оно замерзло. Ничего бы не проросло.

Моей нивой был ВГИК, а привел меня на эту ниву Сергей Владимирович Михалков. Он сэкономил двадцать лет моей жизни. И из сегодняшнего дня я говорю:

– Спасибо, Сергей Владимирович, дай вам Бог здоровья и счастья там, где вы находитесь. (Цитата Айзека Зингера.)

Я думаю, что эти слова могут сказать со мной сегодня еще тысячи человек. А может, две. Никто не считал. Но я помню, Сергей Михалков был по горло завален чужими поручениями: давал квартиры, устраивал на работу, клал в больницы, извлекал из тюрьмы, останавливал разгромные публикации. И когда однажды приехал в Лондон, то устроил там какого-то англичанина на лондонское телевидение.

Однажды я заметила:

– Вас просто растаскивают на части. Зачем вам это?

– Ус-страиваю свою загробную жизнь.

– В каком смысле? – не поняла я.

– Там стоят весы. Надо, чтобы добро перевешивало. Вот я и кидаю на весы добрые дела.

– Вы и тут хорошо живете, и там хотите устроиться. Хитрый…

– К-конечно, – согласился Сергей Владимирович.

Я не догадывалась, что Михалков – человек верующий. Он верил в Бога, что не было принято среди членов партии.

Михалков был главным редактором сатирического киножурнала «Фитиль».

«Фитиль» – острый, смелый, злободневный. Михалков руководил им мастерски. Слушать его замечания было невероятно интересно. Он раздавал сюжеты направо и налево. Сыпал, как крупу птицам. За этим стояла щедрость таланта. Что беречь, еще придумается…

Я заметила, что люди с ограниченными способностями берегут свои задумки, прячут. И правильно, еще украдут. А где взять новый замысел?

В «Фитиле» работали редакторы. Я помню Валентина Полонского. Это был нежный человек, который тихо спивался.

Михалков побывал у него в гостях. Потом сказал мне с грустью:

– В полу щели, по ногам дует, с потолка каплет. Ну какую работу я могу с него спрашивать, если он живет в таких условиях… Прежде чем требовать, надо обеспечить человеку нормальную жизнь.

И дал Полонскому квартиру. Вернее, помог получить.

На киностудии обсуждался фильм «Первый учитель» по сценарию Чингиза Айтматова. Это первая работа в кино Андрея Кончаловского – старшего сына Сергея Михалкова.

Фильм замечательный, но время мутное, оттепель на исходе, непонятно, что ждать.

Михалков-отец поднимается и объявляет:

– Яблоко от яблони далеко падает.

Все смеются. Михалков-старший как бы отодвигает себя от сына. Старший известен как конформист, умеющий приспосабливаться к любой власти. Он не хочет бросать тень на своего прогрессивного сына. Но всем понятно, мне во всяком случае: у яблони прекрасные корни и редкие плоды. Я говорю о родителях и детях. Просто отцу и детям досталось разное время.

Однажды я обратила внимание:

– У вас в семье у всех большие рты.

– Уд-добнее «ура» кричать, – объяснил Сергей Владимирович.

Он не скрывал цинизма. Цинизм в его время – единственное прибежище умного человека.

С волками жить – по-волчьи