Изображенное на фотографии существо сидело (или было посажено) на украшенном диковинной резьбой громадном троне, представлявшем собой искусную копию костяного седалища, запечатленного на другом снимке. Оно не поддавалось описанию обычными словами, ибо ничего, хотя бы отдаленно на него похожего, никогда прежде не возникало в воображении психически здорового человека. Возможно, по замыслу создателя оно состояло в отдаленном родстве с позвоночными, населяющими нашу планету, хотя точно сказать трудно. Чудовище имело огромные размеры: даже в сидячем положении оно было вдвое выше Орабоны, запечатленного рядом с ним. При внимательном рассмотрении в нем слабо угадывались отдельные черты, характерные для высших позвоночных.

Оно обладало шарообразным туловищем и шестью длинными извилистыми конечностями с клешнями наподобие крабьих. Круглое туловище венчалось шаром поменьше, выступающим вперед; три выпученных рыбьих глаза, явно гибкий хобот длиной в фут и раздутые жабры по бокам заставляли предположить в нем голову. Покрывавший большую часть тела мех при ближайшем рассмотрении оказался густой порослью тонких темных щупалец или сосательных хоботков, каждый из которых заканчивался подобием гадючьей пасти. Более толстые и длинные щупальца на голове и под хоботом, со спиральными полосками на них, вызывали ассоциации со змеелоконами горгоны Медузы. Казалось бы, говорить здесь о каком-либо выражении лица просто нелепо, но Джон почувствовал, что эти три выпученных рыбьих глаза и вытянутый вперед хобот выражают ненависть, алчность и жестокость, смешанные с эмоциями, неизвестными на Земле и в нашей Солнечной системе, а потому непостижимыми для человека. В этого чудовищного монстра, подумал Джонс, Роджерс вложил все свое злобное безумие и все свое гениальное мастерство скульптора. В реальность подобного творения не верилось, но фотография доказывала, что оно действительно существует.

Роджерс прервал размышления гостя.

— Ну, что ты о Нем думаешь? Ты все еще задаешься вопросом, кто раздавил собаку и высосал из нее всю кровь миллионом ртов? Это божество, а я Его верховный жрец, глава новой жреческой иерархии. Йа! Шуб-Ниггурат! Козел с Легионом Младых!

Охваченный отвращением и жалостью, Джонс опустил руку с фотографией.

— Послушай, Роджерс, так не пойдет. Всему есть пределы, знаешь ли. Это поистине гениальное творение и все такое прочее, но оно пагубно на тебя действует. Тебе лучше не видеть его больше — пускай Орабона разобьет скульптуру, а ты постарайся забыть о ней. И позволь мне разорвать эту мерзкую фотографию.

Роджерс со злобным ворчанием выхватил у него снимок и положил обратно на стол.

— Идиот! Ты… ты по-прежнему считаешь, что Оно не настоящее! Ты по-прежнему думаешь, что Оно — творение моих рук и что все остальные экспонаты — не более чем безжизненный воск! Да ты сам тупее любой восковой фигуры, черт бы тебя побрал! Но на сей раз у меня есть доказательство, и ты увидишь все собственными глазами! Не прямо сейчас, ибо Оно отдыхает после моего жертвоприношения, но позже. О да… тогда ты убедишься в Его могуществе.

Роджерс снова метнул взгляд в сторону запертой на висячий замок двери, а Джонс взял со скамьи шляпу и трость.

— Хорошо, Роджерс, позже так позже. Сейчас мне пора идти, но я загляну завтра днем. Обдумай хорошенько мой совет — вдруг он покажется тебе разумным в конечном счете. И поинтересуйся мнением Орабоны.

Роджерс по-звериному оскалил зубы.

— Пора идти, да? Значит, все-таки струсил! Струсил, несмотря на все свои смелые речи! Ты утверждаешь, что все мои экспонаты не более чем восковые фигуры, и все же обращаешься в бегство, когда я начинаю доказывать, что ты ошибаешься. Ты ничем не отличаешься от парней, которые держат со мной пари, что не побоятся провести ночь в музее. О, они приходят с самым смелым видом, но уже через час вопят дурными голосами и колотят в дверь, чтобы их выпустили. Советуешь мне поинтересоваться мнением Орабоны, да? Да вы двое с самого начала были против меня! Хотите помешать Ему обрести владычество над земным миром!

Джонс сохранял спокойствие.

— Нет, Роджерс, никто ничего не имеет против тебя. И я не боюсь твоих восковых фигур — напротив, искренне восхищаюсь твоим мастерством. Но сегодня мы оба несколько взвинчены, и я полагаю, небольшой отдых пойдет нам на пользу.

И снова Роджерс не дал своему гостю удалиться.

— Не боишься, значит? Тогда почему ты так рвешься уйти? Скажи-ка, хватит ли у тебя духа остаться здесь одному в темноте на всю ночь? Чего ты так торопишься, коли не веришь в Него?

Похоже, какая-то новая мысль завладела умом Роджерса, и Джонс внимательно посмотрел на него.

— В общем-то, я никуда особо не спешу — но чего ради мне оставаться здесь одному? Что это докажет? Меня смущает лишь одно обстоятельство: здесь нет удобного спального места. Положим, я проведу здесь ночь — но что это даст нам с тобой?

На сей раз новая мысль пришла в голову самому Джонсу, и он продолжил примирительным тоном:

— Послушай, Роджерс, я сейчас спросил, что это даст нам с тобой, хотя ответ на вопрос очевиден: таким образом мы получим доказательство, что твои экспонаты являются всего лишь восковыми фигурами и что тебе нельзя направлять свое необузданное воображение туда, куда оно постоянно устремляется в последнее время. Допустим, я останусь здесь. Если я продержусь до утра, согласишься ли ты посмотреть на вещи новым взглядом — уйти в отпуск месяца на три и позволить Орабоне уничтожить твое новое произведение? Ну же, разве это не честная сделка?

На лице Роджерса появилось выражение, трудно поддающееся истолкованию. Представлялось очевидным, что он лихорадочно размышляет и что над всеми противоречивыми эмоциями в конечном счете берет верх злорадное торжество.

— Вполне честная! Если ты продержишься до утра, я последую твоему совету! Но ты должен продержаться. Сейчас мы пойдем поужинаем, а потом вернемся сюда. Я запру тебя в выставочном зале, а сам уйду домой. Утром я приду раньше Орабоны — а он приходит за полчаса до остальных сотрудников — и посмотрю, как ты тут. Но если ты не вполне тверд в своем скептицизме, откажись от этой затеи. Все прочие смельчаки в последний момент шли на попятный — и у тебя еще есть такая возможность. Полагаю, громкий стук в дверь непременно привлечет внимание какого-нибудь констебля. Возможно, в скором времени тебе станет очень и очень не по себе — ведь ты будешь находиться в одном здании с Ним, хотя и не в одном помещении.

Когда они вышли черным ходом на грязный задний двор, Роджерс нес сверток из мешковины с ужасным содержимым. Посередине двора находился люк, крышку которого хозяин музея бесшумно поднял до жути привычным движением. Мешковина и все прочее бесследно сгинули в лабиринте канализационных катакомб. Джонс содрогнулся всем телом и старался держаться поодаль от своего спутника, когда они выходили на улицу.

По молчаливой договоренности они отправились ужинать порознь, но условились встретиться у музея в одиннадцать часов.

Джонс поймал кеб и только тогда вздохнул посвободнее, когда проехал по мосту Ватерлоо и приблизился к ярко освещенному Стрэнду. Он поужинал в тихом кафе, а потом двинулся домой на Портленд-плейс, чтобы принять ванну и прихватить с собой несколько вещей. Он праздно гадал, чем сейчас занимается Роджерс. По слухам, последний жил в огромном мрачном особняке на Уолворт-роуд, полном таинственных запретных книг, разных диковинных предметов оккультного свойства и восковых фигур, которые он не хотел выставлять на всеобщее обозрение. Орабона, насколько понял Джонс, жил в том же доме, в отдельных комнатах.