– Всё! – передразнил за стеной Ашотик. – Всё!

Очень умная мысль – визиря для особых поручений посылать нюхать следы давно ушедшего корабля. И не бесценный, с сапфирами, мундштук обеспокоил вали, и даже не флакон с ядом (а вот уж Ашотик-то его не упустит, нет), – а какая-то дурацкая сказка про пятьсот беспомощных пиратов и заговорённый корабль. Ну да, близнецы приносят удачу – это известно всем. Но эти-то, что на “Дукате” – они уже где-нибудь возле Алжира, если только их не перехватили испанцы, или французы, или дикие пираты, или шторм, или корабельный бунт, или пожар… Но, как бы то ни было, ладно. Вали сошёл с ума? Очень хорошо. Или он умнее всех прочих? Тоже неплохо. Присядет-ка Ашотик, покушает после такого волнения, да подумает – в чём здесь загадка, что такое задумал Хумим-паша, наместник султана, воин и мудрец, великий вали Багдада, ишак надутый.

Начало лета 1766 года. Британия. Люгр и его окрестности

Четверо всадников въезжали в пригород. Хотя пригород в их случае – слишком громкое слово. Маленький проём в стене сосен, ныряющая в него дорога да будка караульного солдата у крайнего дерева. А за деревьями, сразу – уже было слышно – начинался город. Голоса перекрикивающих друг друга торговок на рыночной площади, скрип тележного колеса. Совсем где-то рядом ударил колокол.

– Люгр, – сказал ехавший впереди всадник.

Вот он был великолепен. Отпущенные и как бы потёкшие вниз плечи, чуть поданная назад спина, вытянутые на длину ноги стремена – на французский манер. Осанка бывалого, опытного воина. Лицо же – безусловно, аристократа. Массивный и идеально прямой нос, плоские скулы, правильный, неширокий, выступающий вперёд подбородок. Спокойные, умные глаза. Гордый, несколькими штрихами рубленый рот. Рыцарь!

– Люгр, – сказал он, и с губ его слетело облачко дорожной пыли.

– Большой город? – отозвался сзади мальчишеский голос.

Их было двое, ехавших сзади, – по виду подростки, но подростки явно уже вчерашние: высокие, крепкие.

– Если ехать нашим шагом, – рыцарь легко развернул в седле тяжёлое тело, – минут через десять-двенадцать выедем с другой стороны. Сейчас будет рынок, сразу за площадью – церковь, дома, караульная башня, потом снова дома, да, дом аптекаря, знатный аптекарь в Люгре, в самом конце – трактир. Так. Потом мельница с колесом, дом мельника… Всё. Выезд.

Уж конечно, его длинный и учтивый ответ не предназначался задавшему вопрос юнцу. Отвечающий обращался к ехавшему в середине монаху в грубом плаще. Скрытая под бесформенными складками невеликая фигура. Выпрямленные руки упираются в луку седла, низко свесившаяся на грудь голова. Лицо совершенно скрыто спадающим клином капюшона. Можно было подумать, что монах спит, но руки его, опираясь основанием ладоней в седло, держали нитку потемневших от времени чёток, и пальцы время от времени перебрасывали справа налево не чётку даже, а коротенький тихий щелчок. Он не сделал ни одного явственного движения, но смотрящий на него всадник вдруг кивнул, привстал на стременах и бросил задним:

– Обедаем в трактире!

Немедленно один из подростков ткнул другого в бок и прошипел радостно:

– Проспорила!

Искра досады в васильково-синих девичьих глазах, невидимое почти движеньице вскидываемой вверх руки, удар шпорами – лошадь всадницы прянула вперёд. Но после движеньица остался в воздухе след – две желтоватые пчёлки. Они высоко взметнулись, зависли на миг – и попадали вниз. Оставшийся в одиночестве хихикнул, вытянул руку и очень ловко поймал пчёлок в ладонь. Не на пенсы и шиллинги шёл спор. Две золотые гинеи лежали в ладони мальчишки. Столько может скопить портовый грузчик года за полтора тяжкой работы.

Девушка же пронеслась мимо монаха, обогнала громадного вороного коня рыцаря и на ходу выхватила из руки приготовленные было им дорожные бумаги. Швырнув их себе в лицо, всадница подхватила освободившимися руками поводья и, вильнув, осадила лошадь у серой караульной будки. И тут же повернула к спутникам задорное личико, украшенное оскалом ровных, крепких, очень белых зубов, в которых трепетали краешки крепко закушенных бумаг.

– А у-ихо-о! – крикнула она подъезжающим спутникам, что, если бы не было бумаг в зубах, прозвучало бы как “а тут никого!”.

Дёрнула поводья, скрутила бумаги в трубку и, взмахнув, крепко шмякнула их в протянутую руку рыцаря. Тёплая, добрая искорка снисходительности промелькнула в его глазах. Бумаги исчезли на груди. Вороной жеребец ни на миг не сбоил шага. А белозубая егоза, попридержав лошадь, подобралась к монаху и, мгновенно истребив в себе легкомысленность и игривость, с чистым, спокойным лицом произнесла:

– Прошу прощения, патер. Поскакать, заказать для вас что-нибудь или пообедаем тем, что будет?

Спрашиваемый чуть повернул в её сторону капюшон, рука с иссохшей старческой кожей на секунду оторвалась от чёток и легла на узкую девичью кисть, крепко сжимающую поводья. По-видимому, это означало “нет”, так как девушка, кивнув, чуть отстала и присоединилась к юному спутнику. Он, всё ещё улыбаясь довольной плутовской улыбкой, дразня, показал ей монеты. Девушка выпрямила спину, надменно поджала губы и стала смотреть на него, как будто жалея, даже снисходительно, и даже брезгливо. Так они поравнялись с пустующей будкой, и тут она, вынув ещё две гинеи, привстала в седле и небрежно швырнула их в чернеющий дверной проём. В молчании поехали дальше, причём в натянутой уже улыбке её спутника явно убавилось задора.

В самом деле, весь город размеренным, походным шагом проехали меньше, чем за десять минут. Вот уже и трактир, и тут все, даже монах, не сговариваясь, повернули головы влево. Здесь стоял, привалившись к забору, человек. Он прижимал ладони к лицу, половина которого представляла собой кашу из бурых кровавых бугров и клочьев кожи. Он медленно отнял от лица руку, вытягивая вместе с ней клейкий канатик слюны и крови, истончающийся конец которого цеплялся за лежащие на ладони осколки зубов.

– Ххак… – сказал человек и сполз на землю.

Путники без единого слова проехали мимо, к двери трактира. В неё как раз зашла пара молодых людей, судя по одежде – не крестьяне, а торговцы, заехавшие на рынок. Это понятно – откуда у крестьян деньги на трактир. Так вот, зашли, но тут же выскочили обратно и метнулись за угол.

Четверо всё так же молча спешились и привязали лошадей. Первый всадник и в трактир зашёл первым. Переступив порог, он невесомо взмахнул рукой и поймал летевший в его голову предмет. Тяжёлая оловянная кружка. Вслед за этим в глубине трактира раздался шумный смех, вопли и возглас:

– О, этот ловкий!

Трое тоже ступили на порог – спокойно и молча. Пустой трактир, лишь слева, сдвинув столы, расположилась компания моряков. Про их брата вообще говорят – “если ни на что не годишься на суше, можешь ещё стать моряком”, а эти вот ещё хуже. Они были из тех, кого насильно забирают на королевскую морскую службу из тюремных казематов и камер смертников.