но сдержался. Тогда нас с Нурой ужасно мучил главный вопрос: умер ли Дерек при обрушении башни или успел сбежать? Если он погиб под обломками, если ему потребовались столетия, чтобы возродиться, а затем суметь вытащить груду ошметков из-под развалин, значит он знает о том, что бессмертен. Если же, напротив, ему удалось сбежать до рокового обвала, значит он еще не знает своей истинной природы и просто считает, что наделен отменным здоровьем и долголетием.

Ночь за ночью я, стиснув зубы, вел свой мрачный отсчет: «Через двенадцать дней, как бы то ни было, я его убью». И с облегчением улыбался, украдкой поглядывая на своего пленника.

Судя по обрывочным сведениям, мы приближались к морю. По пути нам попадались селения, где проживало с пару десятков семей, которые держали фруктовые сады, поля и пастбища. Местный вождь следил за порядком, отправлением правосудия и сбором налогов, о чем докладывал вверх по пирамидальной иерархии, которая, уровень за уровнем, вела к фараону. Первостепенную роль в этой гигантской системе играло духовенство. Например, ревизоры храмов следили за сельскохозяйственными угодьями, проверяли счета, в надлежащий момент забирали свою долю. Мы дважды присутствовали при подобной операции: учетчик с дубиной в руке перед выставленными в ряд под сенью пальм мешками беседовал с вождем; предотвратив возможное мошенничество, он направлял продовольственные товары к храмам. В те дни бесполезно было отвлекать внимание сельчан, слишком встревоженных этим посягательством на средства к их существованию. Тогда я уходил, чтобы поймать окуня или угря, а пока рыба жарилась, делал салат из огурцов. Вдали от Мемфиса и Фив прежнее впечатление от Черной земли менялось: теперь Египет казался мне страной множества мелких царьков, а не одного царя.

– Что ты думаешь о смерти?

В тот вечер Дерек удивил меня. Он, так редко задающий вопросы, нарушающий свое молчание, только чтобы высказать требование, заговорил со мной своим пронзительным голосом. Поскольку я ответил не сразу, он повторил:

– Имени, что ты думаешь о смерти?

– Все зависит от того, за чем она следует.

Мои слова привели его в замешательство. Я согласился ответить подробнее:

– Если человек наслаждается прекрасной жизнью, смерть кладет конец его блаженству и он ее опасается. Если же он влачит жалкое существование, смерть избавляет его от нищеты и он желает ее. В зависимости от того, где оказался человек, он ее боится или ждет. Вот ты – где?

Поколебавшись, он с горечью отрезал:

– Там, где ее ждут.

– Прямо сейчас?

– В общих чертах. Счастье – не мой конек.

– Это зависит от других или от тебя?

– Разумеется, от других: они никогда не оправдывали моих надежд. И от меня, конечно… Сам не знаю, чего я жду.

– Представь себя через пять лет и расскажи, что ты видишь.

Он вздрогнул и инстинктивно отпрянул.

– Почему именно пять?

– Пять лет, десять – не важно. Перенесись подальше от своих нынешних невзгод и опиши мне счастье.

По его напряженному лицу я догадался, что он сильно сосредоточился. Его глаза ушли вправо, затем влево; потом остановились и закатились. Лоб избороздили морщины.

– Я… Мне трудно… я… А ты?

– Мое счастье не будет иметь ничего общего с твоим. Счастье – оно ведь очень личное.

– Поделись, – взмолился Дерек. – Может, и мне что-нибудь подскажешь.

Сперва я описал ему окруженную тростниковыми зарослями хижину на берегу реки, чувственную и нежную женщину, свою деятельность лекаря, занятия моей подруги, которая помогает матерям и детям, потом упомянул сумерки над Нилом и вечера, когда моя возлюбленная будет петь, аккомпанируя себе на арфе.

– И все? – бросил он.

– Это много. Это необычайно. Это бесценно.

Он почесал голову.

– Петь, ну да, мне это нравится – петь…

У него вздрогнули веки. Он покраснел.

– У меня красивый голос.

– Да что ты?

– Только странный.

– Почему?

– Он женский.

– Женский голос – это не странно!

Он пожал плечами и пробормотал:

– Для мужчины – странно! – Осветившая его лицо надежда угасла. Дерек опустил голову. – Я люблю петь и ненавижу, когда меня слушают. Тогда зачем?

– Не хочешь спеть для меня?

В смятении он окаменел. Об этом его никогда не просили. По его телу пробежала дрожь.

– Спой для меня, – настойчиво повторил я.

Позабыв, что ничего не видит, он в сомнении хотел было оглянуться по сторонам.

– Где мы, Имени? Кто меня услышит?

– Кроме меня, никто.

Дерек успокоился, его напряжение спало, он сильно выдохнул, расслабил руки, ноги и шею, осторожно втянул в себя вечерний воздух и отпустил свой голос в темноту.

Звук великолепно вибрировал.

На меня тотчас нахлынули воспоминания. Я вновь видел того, кого, впервые услышав в лесу, принял за фантастическую птицу; я вновь испытал удивление при звуке этого плотного, ласкающего, шелковистого тембра, который руладами разливался под небесным сводом, этого вьющегося кольцами пения, опиравшегося лишь на дыхание, которое, то на мгновение свободное, то вдруг сдержанное, казалось безгранично мощным. Сладострастные трели умелого вокалиста и нежного соловья околдовали меня.

И все же одна деталь меня тревожила: в голосе Дерека было что-то от голоса Мерет. Не только мягкость и полнота звучания, но и тесситура. Низкий женский голос, берущий те же ноты, что высокий мужской, – это подобие сбивало меня с толку. Внутри меня трещали заграждения, поддавались ворота – я, забыв про здравый смысл, высоко оценил искусство Дерека. В упоении я предался ему, соглашаясь идти за ним, куда он поведет, в филигранные высокие частоты, что в зените соперничают со звездами, в глубину его рокочущих басовых тонов, что парят над темной долиной. Я присутствовал при таинстве, при рождении чистой красоты, той, что создается и возрождается каждую секунду, что свидетельствует о жизненной силе в сердце вселенной, той, что, с тех пор как она создала мир, ждет своего часа в надежде, что придет артист и вернет ей жизнь.

Дерек умолк, но его пение еще витало в воздухе и царило над глубокой тишиной, казавшейся его продолжением.

– Спасибо, – выдохнул я.

– Не браво? – встревожился он.

– Спасибо стоит дороже, чем браво. Ты увел меня туда, где я никогда не был. Волшебное путешествие.

Он нахмурился, ему наскучило мое восхищение. Затем уронил голову на грудь и промямлил:

– К чему все это? Ни к чему.

И до самой ночи он больше не разжал губ.

Я не мог уснуть на своем импровизированном ложе в самом сердце влажной ночи, едва тревожимой отдаленным стрекотом цикад: наше общение все больше и больше сбивало меня с пути. Тот эпизод, когда я на мгновение совместил Дерека и Мерет, меня смущал, он подталкивал меня к опасному сближению с братом. В