– У вас три попытки, чтобы угадать.

Отто молчал. Сала чуть не рассмеялась.

– Вы проглотили язык?

Что он делал? Сидел? Стоял? Смотрел в окно? Почему он молчал?

– Где мы познакомились?

Этот звонок – ошибка. Сейчас правильнее всего просто положить трубку.

– Значит, вы не узнаете мой голос? – спросила она.

Узнает ли она голос Отто? Среди тысячи голосов. Такого не может быть. Он знает, что это она.

– Кто вы?

Сала молчала. Кто она? А кто он? Зачем она вообще вернулась?

– Где мы познакомились?

Нет, она представляла этот разговор совсем иначе. Какая глупость!

– В Берлине. Довольно давно.

Ее голос звучал устало. Она оперлась на телефонный столик, ища взглядом стул. Он стоял чуть позади. Шнур не дотянется.

– У нас есть что-то общее?

Что прозвучало в его голосе? Тепло? Или она выдает желаемое за действительное? Сала уставилась в стену. Есть ли у них что-то общее? Она никогда не ставила вопрос так прямо. Ее всегда занимали лишь различия.

– Думаю, да.

Ее впервые посетили сомнения. Возможно, лучше было бы позвонить Ханнесу?

– Что?

– Что?

– Я имею в виду, что у нас общего?

Справедливый вопрос. Объединяет ли соединение семени с яйцеклеткой?

– Дочь.

– Где ты?

Сала заметила, что у нее задрожали колени.

– У Мопп.

– Ребенок с тобой?

Сала не ответила. Ребенок. А где еще быть ребенку? Этот вопрос очень метко отражал различие между ними. Она бы никогда не задала его.

– Мы можем увидеться?

Могут ли они? Должны ли? Если женщина говорит «нет», она имеет в виду «может быть»; если она говорит «может быть», то имеет в виду «да», а если она говорит «да», то она шлюха. Почему Ханнес вспомнился ей именно сейчас?

– Может быть.

– В «Кранцлере»?

Она молча кивнула.

– Буду через десять минут, – сказал Отто.

Десять минут. Дрожа, Сала положила трубку. Что она ответит, если ей предложат описать свою жизнь за десять минут? Как поступит, если ей скажут, что через десять минут ее жизнь изменится? Ее тело напряглась, словно пытаясь позаботиться обо всем сразу, надеть на лицо маску хорошего настроения, чтобы скрыть пустоту.

Мопп молча наблюдала за подругой.

– Что ты делаешь?

– Еще недавно я знала.

– А теперь?

– Иду к нему.

Она принялась со смехом кружиться по комнате.

– У тебя есть красивое платье? Боюсь, мои аргентинские вещи не слишком уместны. Здесь одеваются проще.

– Я немного набрала вес, но…

– Ладно, ерунда, пойду прямо так, – Сала растерянно посмотрела на Мопп. – Сколько отсюда до «Кранцлера»?

– Пара минут, улицы пусты.

– Как так?

– Мы же играем в финале, детка.

«Что еще за финал?» – подумала Сала, но была слишком взволнована, чтобы расспрашивать. Она быстро поцеловала Аду. Сала не хотела рассказывать дочери, с кем собирается встретиться. В этот раз она будет осторожнее. Ада печально на нее посмотрела. У себя в комнате Сала вытащила из шкафа и перебрала всю одежду. Она нашла простую черную юбку и белую блузку. Почти как тогда, при первой встрече.

«Надо будет купить телевизор», – подумал Отто. Теперь, когда вернулась его семья. Из приемника над головой дребезжал взволнованный голос спортивного комментатора Циммермана.

– Гриффит, боковой судья из Уэльса, на нашей стороне поля, он поднял флаг, и Линг отреагировал моментально, три на два, осталось всего четыре минуты финального матча за титул чемпиона мира на стадионе «Ванкдорф» в Берне, и немецкая команда явно нервничает, и в данный момент… В данной ситуации их можно понять, а мяч тем временем уходит в аут…

Отто сидел на втором этаже, за столиком для двоих, у окна. Он нервно теребил манжеты. Под ним виднелся тихий и пустой Курфюрстендамм, справа, посреди зала – лестница. Он был одет в нарядный темно-синий костюм в мелкую полоску. Красный галстук, белый нагрудный платок, нечищеные черные ботинки. Он проигнорировал резкий голос Вальтруды, ее громкий вопрос. И уже через пять минут был готов к выходу. В зеркале его взгляд впервые задержался на шрамах. Конечно, он видел их и раньше, еще когда они светились кроваво-красным. Они глубоко врезались в его кожу, как вопрос, оставшийся без ответа. Тогда это не имело никакого значения. Теперь это было ему неприятно. Он сдал шляпу в гардероб.

– Если обо мне спросит элегантная молодая дама, я сижу наверху.

Гардеробщица понимающе кивнула. Отто сам не знал, зачем это сказал. Ему хотелось прокричать это на весь мир. Вскоре пришли первые сомнения. Сала могла передумать по множеству причин.

Он попытался вспомнить: что он писал Сале из тюрьмы? Ничего хорошего. Одни гадости. В голове всплыла первая встреча с Жаном. Во что он был одет? В красную майку. А еще? Его губы едва слышно произнесли первые строчки стихотворения Пушкина. Он вспомнил внезапное вторжение, роскошный кожаный переплет специального издания «Римской истории» Моммзена – единственный украденный предмет, оставленный им себе. Эрну, старшую сестру, прильнувшую к нему в маленькой комнатке посреди ночи. Ее хриплый голос: «Давай, поимей меня». Похороны его отца. Обрывки войны. Париж. Булочная. Окровавленные младенцы. Роланд, убитый пулей в прихожей. Побои. Его жизнь у приемных родителей. Голод. Собственные экскременты, которыми он чуть не подавился. Бомбоубежище. Воздушные атаки. Разбитое стекло, порезавшее ему лицо. Скулы Маши. Ее улыбка. Вальтруда. Снова Пушкин. Зеленое сукно игрального стола, летящий шарик рулетки, вращающиеся цифры. Треск деревьев в русском снегу. Он попытался представить Салу, ее лицо, ее руки, ее плечи, ее волосы, ее молчание, ее тело, ее смех. Он попытался представить ребенка. Девочка? Он теперь отец. Отто стало дурно. На лбу выступил холодный пот. Его отчим умер возле угольной печки. Орущая семья. Лицо его матери. Мужественное и твердое. Жан. Пустынные пейзажи. Мертвые березы. Фотография его родного отца, Отто, со слегка изогнутыми усами. Крики младенца, хныканье, жалобный плач. Карусель. Часы с музыкой. На его плечо легла рука. Сала опустилась на стул и молча на него посмотрела. Отто не видел, как она пришла. Его бросило в дрожь от ее красоты. Он молча схватился за край стола. Никаких мыслей. Он почувствовал легкость. Потом пришла боль. Слабость. Стыд. Он прикоснулся к ее руке.

– Все, все, все, все-е-е! Конец игры. Германия – чемпион мира! – прогремел из радиоприемника голос Циммермана.

На Курфюрстендамм хлынули с прилегающих улиц люди. Отто повел Салу вниз. «Надо подать на развод», – подумал он. Когда они вышли на улицу, он осторожно предложил ей руку.

48

– Месье Беркель?

Мне было пятнадцать. У меня за спиной стоял месье Вайнберг, мой французский учитель. Он был родом