— Мама, в Кафе никто не знает, что он женат, кроме того приезжего синьора Коррадо, — тихо ответила Марина. — Да вот еще вы с Лазарем знаете, потому что подслушали разговор.

— А ты думаешь, эта тайна долго удержится? Сплетни быстро разносятся, так что будь осторожной, не позорь себя.

Марина ничего не сказала, но еще раз украдкой оглянулась на Донато и заметила, что он глазами делает ей знак в сторону юноши, стоявшего чуть поодаль, под деревом. Марина посмотрела на юношу более внимательно и узнала в нем Томазо — младшего сына Симоне.

— Опять вертишь головой? — недовольно проворчала Таисия и тоже оглянулась, но Донато уже не было на прежнем месте. — Ушел, слава Богу. А я уж боялась, что целый день будет на тебя глазеть.

Через несколько шагов девушка обратила внимание, что Томазо переместился ближе к церкви и, поймав взгляд Марины, незаметно показал ей сложенный клочок бумаги. Она поняла, что это и есть долгожданная весточка от Донато, и, проходя мимо Томазо, нарочно споткнулась и уронила на землю молитвенник. Юноша тотчас его поднял и любезно протянул Марине, успев при этом вложить между страницами записку. Девушка поблагодарила, выразительно глянув на Томазо, и пошла дальше рука об руку с матерью.

— Кто этот малец? — кивнула Таисия на Томазо. — Кажется, я его видела в аптечной лавке Эрмирио.

— Да, он там бывает. Это сын знахаря Симоне.

— Симоне? Того, который был женат на мавританке и тронулся умом, когда овдовел?

— Ты перепутала: у него мать была мавританкой, а не жена. А жену он действительно так любил, что стал отшельником после ее смерти.

Таисия вздохнула и, перекрестившись, вошла в церковь. Похоже было, что она не усмотрела ничего подозрительного в коротком общении дочери и Томазо. Зато Марина не сомневалась в том, что записка, переданная юношей, — от Донато, и ей не терпелось поскорей ее прочесть. Даже суровый взгляд отца Панкратия, проводившего службу, не мог заставить девушку потерпеть; она раскрыла молитвенник и незаметно пробежала глазами короткое послание. Донато сообщал, что будет ждать Марину вечером у задней калитки ее двора. Разволновавшись, девушка закрыла молитвенник и до конца службы уже не могла сосредоточиться. Она понимала, что означает просьба Донато о вечернем свидании: он хочет увезти Марину с собой, он ждет ее решительного ответа, а она все еще не была к этому готова.

После службы девушка подошла к отцу Панкратию с просьбой об исповеди. Священник понял, что речь пойдет о чем-то важном, и объявил Таисии, что может принять исповедь ее дочери прямо сейчас. В глазах матери вспыхнула тревога, но воля отца Панкратия здесь была законом, и Таисия вышла из церкви, оставив Марину наедине с ее пастырем.

Чтобы расположить к себе отца Панкратия, девушка первым делом сообщила ему те сведения, которые ей передал Донато. Выслушав ее, священник пробормотал:

— Что ж, это совпадает с нашими наблюдениями.

— Донато рад был оказать вам услугу. И если в дальнейшем он узнает что-то еще… — Марина запнулась под недоверчивым взглядом священника.

— Неужели латинянин готов служить нам бесплатно? Или ему что-нибудь нужно?

— Единственная благодарность, которую он ждет… и я тоже… это ваше благословение, отче.

— Он пусть ищет благословения у пастырей своей веры, а тебя я могу благословить и принять твою исповедь. — Глаза отца Панкратия словно заглядывали ей в самую душу. — Ты в чем-нибудь грешна?

— Не знаю… Но если моя любовь к Донато — грех, тогда…

— Если я не благословлю твою любовь к латинянину, то ты откажешься от нее?

— Нет, — тихо, но твердо ответила Марина.

— Что ж, тогда я бессилен помешать этой любви. — Священник вздохнул и перекрестил Марину. — Иди с Богом, дитя. У тебя чистая душа и ясный ум, пусть они тебе подскажут, как быть.

Марина ушла просветленная. Хотя прямого благословения своей любви она не получила, да и всей правды о Донато не открыла, но иносказательно суровый пастырь все же позволил ей слушаться собственного сердца.

Вечером того же дня, собрав в узелок самые необходимые мелочи, она вышла во двор, чтобы незаметно, петляя между деревьями, приблизиться к задней калитке. Обстоятельства ей благоприятствовали: вечер выдался сумрачный и во дворе как раз никого не было. Лишь откуда-то из-за сарая раздавался звонкий смех Юрия, игравшего со своей любимой собакой.

И внезапно мысль о матери, о брате пронзила девушку, заставив остановиться и поколебаться в своем решении безоглядно и тайно бежать, скрывшись от родных людей. Она решила попрощаться с матерью хотя бы через брата и, тихонько подозвав к себе Юрия, сказала ему:

— Братик, я прошу тебя, передай маме, что я ее очень люблю, но должна на время уехать. Она все поймет. И тебя я люблю, Юрасик.

Она расцеловала мальчика в обе щеки, а он, удивленно округлив глаза, спросил:

— Ты опять хочешь уехать на целых полгода? Но зачем, куда? Мы же будем скучать по тебе!

— И я по вас буду скучать.

— Так не уезжай!

— Я не могу, Юрасик. Мне надо уехать. Но это ведь не навсегда. Передай маме, чтоб не волновалась, со мной все будет хорошо.

Еще раз поцеловав брата, она пошла к условленному месту. Задняя калитка оказалась заперта, и Марина, став на большой камень возле забора, выглянула за пределы двора. С этой стороны усадьба находилась на некотором возвышении над дорогой и дворами следующего ряда.

На дороге стояла закрытая коляска, запряженная парой лошадей, а рядом переминался с ноги на ногу Донато, нетерпеливо поглядывая в сторону калитки. Увидев вдруг появившуюся над забором голову Марины, он радостно встрепенулся, но девушка, приложив палец к губам, вполголоса пояснила:

— Я не могу выйти, калитка заперта.

Донато подошел вплотную к забору и протянул к ней руки:

— Ты можешь подняться чуть-чуть повыше? Только немного приподнимись над забором, а я тебя подхвачу.

Забор, сложенный из дикого камня, был неровен. И девушка попробовала подтянуться, цепляясь ногами и руками за эти неровности. Но тут сзади она услышала взволнованный, прерывистый голос матери:

— Куда ты? Остановись!

Запыхавшаяся Таисия схватила дочь за плечи, повернула к себе и растерянными, испуганными глазами посмотрела ей в лицо. Марина поняла, что брат успел рассказать матери о странном прощании сестры.

— Мама, родная, не останавливай меня, я все равно убегу, — сказала девушка, обнимая мать и одновременно пытаясь вырваться из материнских рук. — Прости меня, но такова моя судьба. Другой судьбы, другого счастья мне не надо!

— Дочка, но ты же в омут головой бросаешься!

— Даже если так, я все равно иначе не могу! Что же мне делать? Я люблю его и никогда не полюблю никого другого! И я буду с ним счастлива, пусть даже недолго! Но ведь короткое счастье дороже многих лет тоскливой безрадостной жизни! Разве не так? И не уговаривай меня, это бесполезно! Даже если бросите меня в темницу, я все равно буду думать о нем!