Леонс казался совсем убит; кавалер, всегда медлительный в своих соображениях, хмурил лоб и шевелил губами, размышляя о происходящем, а сестра Маглоар воздевала глаза и руки к небу, повторяя молитвы. Ни одна из подробностей этой сцены не могла укрыться от де Ларош-Боассо.

— Однако, — заметил он насмешливо, — моя победа здесь, по-видимому, никого не радует! Не понимаю вас, графиня! Барон де Ларош-Боассо, граф де Варина, кажется, партия не такая жалкая, ведь случай мог сделать владельцем замка Меркоар какого-нибудь презренного браконьера.

Все замолчали.

— Друзья мадемуазель де Баржак, — сказал наконец Леонс, решив использовать последнее средство, — не могут слепо принять на веру ваших слов. Сперва следовало бы доказать, что волк, убитый вами, и есть тот самый жеводанский зверь, в чем я лично сомневаюсь.

— Беспристрастному человеку достаточно одного взгляда на эти доказательства, — возразил де Ларош-Боассо, указывая на раскрытый сундучок. — Эта чудовищная голова, эти громадные клыки, эти сильные когти разве могут принадлежать другому волку, кроме знаменитого жеводанского зверя?

— А что же подтверждает то, что вы один убили этого волка? — настаивал Леонс.

— Можно допросить Легри, моего протеже. Он теперь на меня сердит и отказался сопровождать меня сюда, поэтому не может подтвердить мои слова. Еще может дать показания мой старший егерь Лабранш, да кроме того, целая толпа крестьян, служивших мне загонщиками. Не беспокойтесь, мосье Леонс, все надлежащие гарантии будут представлены тем, кто вправе их требовать. Но сперва я хочу узнать, исполнит ли мадемуазель де Баржак свой обет. Учитывая ее неприязнь ко мне, я сильно в этом сомневаюсь…

— Я сдержу свое слово! — со злостью выкрикнула Кристина. — Даже если меня ждет медленная смерть от ненависти и отвращения к своему мужу!

Ларош-Боассо даже слегка опешил от ее слов. «Что за черт вселился в нее? — растерянно подумал он. — Видимо, это сидение в четырех стенах в обществе монахини и полоумного кавалера превратило ее в фурию, скрывающую свой свирепый нрав за светским манерами!»

— Неужели вы, дворянин, можете согласиться на это? — произнес Леонс тоном отчаявшегося проповедника. — Где ваша гордость? Разве вы сможете связать свою судьбу с женщиной, которая вас не любит? Этот союз, заключенный вследствие опрометчивого обещания, станет всеобщим посмешищем! Неужели вы полагаете, что будете счастливы и сможете сделать счастливой графиню? Я бы советовал вам отказаться от права, которое вы сейчас заявляете!

— Отказаться? То есть уступить место некоему чувствительному юноше, герою одной из тех страстишек, которые порой существуют между школьником и пансионеркой, не так ли, мосье Леонс? Право, если кому-нибудь я бы и мог уступить, то только не этому ягненочку фронтенакских бенедиктинцев!

На этот раз решимость Леонса не забывать слова, данного дяде, не устояла под напором овладевшего им бешенства.

— Барон де Ларош-Боассо, — сказал он твердо, — вы подлец. Вы не любите эту девушку и лишь ради собственной прихоти решили сделать ее своей женой, даже зная, что она вас ненавидит и презирает. Очевидно, ваша цель — ее богатство, ее большие поместья, они нужны вам как средство позолотить вновь ваш потускневший герб, запятнанный вашей развратной жизнью!

Барон не мог сохранить своего презрительного хладнокровия при таком жестоком оскорблении, брошенном ему прямо в лицо.

— Черт возьми, господин авантюрист, — вскричал он вне себя, — ваша дерзость заходит слишком далеко. Но будь вы десять раз простолюдин, я вас заставлю взять назад ваши дерзкие слова.

— Не заставите, барон! Напротив, где бы вы ни были, я везде намерен повторять их во всеуслышание…

— Довольно, милостивый государь! Вы, вероятно, чрезмерностью оскорбления хотите заполнить расстояние между нашими сословиями! Вам это удалось; давайте выйдем отсюда, выйдем сейчас же!

— Наконец-то! — сказал Леонс.

Они направились к двери. Кристина смотрела им вслед, закусив губу и нахмурив лоб. Мысли о судьбе, такой насмешливой и жестокой, окружили ее, как темные тени. Она, Кристина де Баржак, была главной виновницей того, что, может быть, сейчас единственный дорогой ей человек погибнет от руки этого мерзавца… ее будущего мужа… «Надо остановить их! Как угодно, любой ценой!» — Она привстала с кресла, но тут кавалер де Моньяк преградил дорогу Леонсу и Ларош-Боассо.

— Позвольте, господа, — сказал он торжественно, — этого я допустить не могу. Господин барон или, вернее, граф, не может располагать собой; я вызвал его на поединок раньше вас, мосье Леонс! Итак, я не уступаю вам своего преимущества и, пользуясь прекрасным настроением барона де Ларош-Боассо, графа де Варина, прошу его оказать мне честь…

— Умоляю вас, кавалер! — вскричал Леонс. — Дайте мне отомстить за себя и за ту, кто мне дороже всего на свете! Вы не можете знать, сколько горечи и злобы накопилось у меня в сердце против этого недостойного дворянина!

— Сожалею, мосье Леонс, но уступить вам не могу. Мне принадлежит право мстить за оскорбление, нанесенное моей молодой госпоже; это входит в обязанности моего звания! Весьма сожалею, что вынужден вам отказать, но считаю своим долгом…

— Ах, черт вас возьми! — перебил его де Ларош-Боассо, внезапно развеселившийся. — Да деритесь со мной оба! Очень я буду бояться молокососа, воспитанного трусливыми монахами, и беззубого старика, который вздумал еще раз обнажить свой заржавевший обломок шпаги! Давайте, говорю я вам, вместе или порознь, я сражусь с вами обоими, нападайте хоть прямо сейчас!

— Выйдем, — сказал Леонс. — Поединок не должен проходить при даме.

— Она была бы только рада, — бросил Ларош-Боассо, но тут же добавил: — Выйдем.

— К вашим услугам, господа, — произнес де Моньяк с поклоном.

Эта нелепая сцена разозлила Кристину. Ее судьба казалась ей страшной, но это была ее судьба, и девушке не хотелось, чтобы еще кто-то расплачивался за совершенную ею ошибку.

Она быстро встала и, отстранив сестру Маглоар, желавшую ее удержать, сказала повелительным тоном:

— Останьтесь, господа! Прошу вас!.. Приказываю вам! Если мое слово в этом доме еще имеет какой-нибудь вес, то здесь не будет никаких поединков!

Все трое остановились и после минуты колебания медленно приблизились к молодой хозяйке.

— Ради бога, господа, выслушайте меня, — продолжала Кристина. — И вы Леонс, мой лучший друг, и вы, кавалер, мой преданный защитник, я благодарна вам за вашу заботу, но я не хочу, чтобы из-за меня вы сражались с мосье де Ларош-Боассо. Барон доказал, что в точности исполнил то, за что я обещала награду. И он эту награду получит. Я не хочу, чтобы о графине де Баржак говорили, будто она не держит своего слова.

— Но Кристина, — возразил Леонс, — этот человек отзывался о моем дяде и обо мне в выражениях самых оскорбительных!

— Он оскорбил честь рода де Моньяк! — подхватил кавалер.