В глубине одного из нефов барон де Понсе свернул к капелле и подошел к мраморному саркофагу епископа Амброзио.

Даже спутниковой связи он не мог доверить разговор, который ему предстоял. Страшную тайну, родившуюся здесь, в Антверпене, много лет назад, барон должен был похоронить без следа, так, чтобы и могилки над ней не осталось.

Барончик опустился на колени, болезненно поморщившись, когда коснулся холодных мраморных ступеней перед саркофагом.

"Интересная штука — жизнь, — подумал Барончик. По его приказам за последние два десятка лет убито столько людей, что, наверное, можно было бы наполнить их трупами этот огромный собор. И все ему сходило с рук: «шестерки» уничтожались, следы заметались, документы были безмолвны, свидетелей не оставалось. Доказать связь могущественного владельца холдинга «Диамант» с убитыми в Якутии и Архангельской области старателями, добывавшими сырые алмазы, с летчиками и шоферами, разбившимися в своих самолетах и автомобилях, с взорванными в Москве, Питере, Париже или Риме предпринимателями, с отравленными в Иерусалиме и Амстердаме ювелирами было практически невозможно.

Но была в биографии барона де Понсе одна уязвимая точка.

Когда он бежал с сырыми алмазами и бриллиантами дяди жены из Израиля в Голландию, здесь, в Бельгии, в Антверпене, ему пришлось убить самому. Владелец ювелирного магазина, находившегося тогда в десяти минутах ходьбы от Меира, на углу Рубенсстраат, со смешным именем Моня Магазинер, выходец из Одессы, знавший, как оказалось, не только дядю жены Барончика, но и — вот память! — все крупные вещи из лавки в Иерусалиме, когда Барончик принес ему вывезенные из Земли обетованной сокровища, узнал их и решил согласовать покупку со своим другом в Хайфе.

Эта предосторожность стоила ювелиру жизни.

Они тогда находились в лавке на углу Рубенсстраат одни. Жена Мони, Шура, была на рынке, дети — в школе, прислуга отбирала мидии в рыбных рядах, а старый отец Мони спал на втором этаже так крепко, что от его храпа дрожали крупные капли богемского хрусталя в люстре, украшавшей магазин на первом этаже.

Рыжий Яша, которого Моня Магазинер принял за Розенфельда (такова была фамилия дяди жены Барончика), был, во-первых, человеком не сентиментальным, а во-вторых, в его жилах не было ни капли еврейской крови. У него не было предубеждений против Мони. Но допустить звонок в Хайфу он не мог. И серебряный семисвечник, стоявший на витрине с золотыми изделиями фирмы, опустился на затылок Мони Магазинера как раз в тот момент, когда в далекой Хайфе сняли трубку телефона.

Тогда Барончику удалось скрыться. Он поменял фамилию, паспорт, выехал в Париж, там выгодно продал вывезенные из Израиля драгоценности и положил начало своей империи «Диамант».

Но в основе богатства барона де Понсе, как и большинства крупных состояний, было преступление.

На бриллиантах холдинга «Диамант» была кровь.

...Рядом с Барончиком, тяжело пыхтя, опустился на колени старик: толстый, обрюзгший, но в отличном костюме и прекрасных кожаных туфлях ручной испанской работы. Барончик знал толк в обуви. Не поднимая головы, видя лишь эти серые брюки и коричневые кожаные мокасины, он спросил:

— Это серьезно?

— Дa, мэтр. Шура Магазинер в приватном разговоре с ребе Хайфы Бен-Ицхаком сказала, что обладает тайной, которой бы хотела поделиться с полицией, но не уверена: не принесет ли эта тайна вреда ее семье, если выйдет наружу.

— Принесет, обязательно принесет! — горячо прошептал Барончик. — Ребе еще с кем-нибудь об этом говорил?

— Нет. Но он советовался, нельзя ли передать такого рода информацию полиции так, чтобы это осталось тайной.

— С кем?

— С Беней Шварцманом.

— Он мой человек.

— Поэтому я здесь.

— Что может знать эта старая дура?

— Она не так глупа. Мне кажется, она не зря обратилась к ребе, полагая, что он знаком со Шварцманом и, возможно, Шварцман найдет путь дать знать тебе, что Шура Магазинер обладает информацией.

— Это я вычислил. Я спросил: что она может знать?

— Точно — кто же скажет. Мое мнение тебя интересует?

— Ты — опытный человек. Скажи.

— Думаю, в тот день, когда погиб ее муж, она немного раньше обычного вернулась с рынка и могла видеть, как убийца выходил из лавки.

— Так, что он ее не видел? Это возможно?

— Вспомни расположение магазина на углу Рубенсстраат: убийца мог выйти из лавки и уйти в одну сторону, она могла подходить к лавке по другой улице, на углу, когда убийца сворачивал, она могла его одно мгновение, но видеть...

— Для суда малоубедительно. Одно мгновение... Могла видеть... Могла узнать, могла не узнать... Единственный свидетель...

— Все так. Но если она заявит в полицию, полиция будет вынуждена начать расследование. Давности лет для убийств с целью завладения собственностью для израильского судопроизводства нет...

— Ничего не доказать...

— Но если бы удалось посеять даже сомнения... Суд может запретить вести дела израильским фирмам с человеком, который подозревается в убийстве с целью наживы или сокрытия преступления.

— Большие убытки, большие убытки...

— Сочувствую...

— Не надо. Что Шварцман?

— Он будет в этой ситуации бессилен.

— Что же делать?

— Мне кажется, выход только один.

— Не могу понять, чего добивается эта женщина...

— В ее ювелирном магазине в Хайфе дела идут не так хорошо, как ей бы хотелось. Дети получились безынициативные, надо растить внуков, нужны деньги. Она, возможно, подумала, что «слив информацию», доведет ее до заинтересованного лица, и это лицо ей хорошо заплатит.

— Дура!

— Самой собой разумеется...

— Никогда нельзя платить шантажистам. Сегодня даешь сотню, завтра тысячу, послезавтра миллион...

— Это так. И все же...

— Что и кому она еще говорила?

— Она говорила Ицику Рубинштейну, что деньги на открытие магазина в Хайфе ей дал ты.

— В этом нет криминала.

— Но Ицик удивился. У тебя нет репутации мецената. У тебя репутация делового человека. Шура — глупая женщина, какой деловой человек даст деньги на новый магазин в Хайфе, когда она пустила по ветру магазин покойного мужа здесь, в Антверпене. Логично?

— Логично. Что еще?

— А во-вторых, то, что было «во-первых». Она говорила, ребе, что видела убийцу мужа.

— Эти разные сведения могут встретиться? Если да, то плохо.

— Ты уже принял решение?

— Да.