— Ты прекрасно понимаешь. Ты и Павел. Он что, был влюблен в тебя до того, как ты вышла замуж за Михаила?

Ангелочек саркастически усмехнулась. — Едва ли. Мириам нахмурилась. — Он не одобрил выбор Михаила?

— Да, — ответила Ангелочек. — По некоторым причинам.

— Назови одну.

— Тебе лучше не знать этого, Мириам. Ты и так уже знаешь больше, чем надо.

— А если я спрошу его, он мне скажет? — с вызовом спросила она.

Болезненная гримаса исказила лицо Ангелочка.

— Возможно.

Мириам поправила волосы, убирая с лица выбившуюся прядь и оставив на щеке след от муки. — Тогда я не буду спрашивать.

Ангелочек обожала ее. Ее детская непосредственность и озорство, как у Руфи, могли тут же смениться мудростью взрослой женщины, которая знает, что делает и говорит.

— Не думай о нем слишком плохо, — посоветовала она. — Он просто беспокоится о Михаиле. — В последний раз встряхнув сито, она отложила его в сторону. — Однажды одной моей знакомой девушке подарили кусок аметиста. Такой красивый! Он был светло–сиреневый и сверкающий. Тот, кто его подарил, сказал, что этот аметист был внутри большой глыбы из простого камня, которую он сам расколол. Поверх аметиста осталась скорлупа от этого простого камня — такая серая, уродливая и тусклая. — Она посмотрела на Мириам. — Я подхожу под это описание, только наизнанку. Все красивое и приятное вот здесь. — Она прикоснулась к своим волосам и безупречным плечам. — Но внутри все серое, уродливое и тусклое. И Павел это увидел.

Слезы побежали из глаз Мириам. — Он просто не пытался рассмотреть!

— Ты очень милая, но наивная.

— Я — и то, и другое, и ничего из этого. Не думаю, что ты знаешь меня так хорошо, как думаешь.

— Мы знаем друг друга ровно настолько, насколько можем.

День стоял такой жаркий и безоблачный, что Мириам решила разложить покрывала на траве и устроить пикник. Ангелочек заметила, что Михаил и Павел беседуют неподалеку. Ее желудок сжался от мысли о том, какие ужасные вещи Павел может рассказать Михаилу о ее хладнокровном поведении на дороге. Нелепость всего, что произошло тогда, вызывала у нее тошноту. Как Павел представляет себе то, что было между ними? Как холодную сделку, которую она предложила? Развратный, бесчувственный акт? Ничего удивительного, что он смог разглядеть внутри нее только черноту, проказу, поразившую ее душу. Ведь ничего другого она ему и не показывала.

Она украдкой посматривала на Михаила, надеясь, что он хоть раз бросит взгляд в ее сторону и даст понять, что все хорошо; но он лишь внимательно слушал Павла.

Она попыталась успокоиться. Михаил видел ее в обстоятельствах куда худших, которых Павел и представить себе не может. И все же он привез ее обратно. Даже когда она сбежала и предала его, он дрался за нее. Она никогда не сможет его понять. Она всегда думала, что мужчины, похожие на Михаила, слабы, но он отнюдь не был слабым. Он был спокойным и твердым, и непоколебимым, словно скала. Как он может испытывать к ней что–нибудь кроме ненависти и отвращения, после того, что она сделала? Как он может после всего этого любить ее?

Может быть, он еще не понял всей правды об Ангелочке. Когда он, наконец, поймет, то увидит ее так же, как Павел. Сейчас он смотрит на нее через пелену своих же фантазий, думая, что она еще не безнадежна.

«Но это всего–навсего ложь. Я просто играю новую роль. Придет день, когда мечтатель очнется, и моя жизнь опять рухнет в прежнее русло».

Работая и разговаривая с Мириам, Ангелочек делала вид, что ее ничего не беспокоит. Но внутри была привычная, хорошо знакомая гнетущая тяжесть. Она поспешила сделать вид, что все хорошо, и приготовилась к возможной атаке. Но с каждым взглядом на Михаила она чувствовала, что становится слабее.

Прошлое неотступно следовало за ней, как бы она ни пыталась от него убежать. Иногда у нее было чувство, словно она стоит на дороге и слышит топот приближающихся лошадей; прямо на нее мчится повозка, но она не может уйти с дороги. Повозка несется на нее, а в ней Хозяин, Салли, Хозяйка, Лаки и Магован; на месте извозчика — Алекс Стаффорд и мама.

И все они хотят переехать ее…

Элизабет и Джон вернулись с прогулки. Ангелочек заметила, как Джон нежно прикоснулся к жене, а она покраснела. Ангелочек видела то же выражение на лицах других мужчин, но ей никто из них никогда так не улыбался. С ней всегда была только сделка.

Дом был переполнен людьми, поэтому Ангелочек вышла и села на поляне, в зарослях золотистых цветов горчицы. Ей хотелось просто выбросить из головы печальные мысли. Хотелось, чтобы боль ушла. К ней присоединилась маленькая Руфи. Горчичные заросли были выше ее роста, и ей, наверняка, казалось, что она попала в золотой лес, где пытается проложить себе дорогу. Для нее это было настоящее приключение. Ангелочек смотрела, как Руфи борется с зарослями, стараясь догнать белую бабочку. Ее сердце сжалось в комок.

Сегодня вечером они с Михаилом уйдут, и все закончится. Она больше не увидит Руфи. И Мириам. И Элизабет. Не увидит остальных. Она прижала колени к груди. Ей захотелось, чтобы Руфи подбежала и обняла ее. Хотелось покрыть ее милое личико поцелуями; но ребенок уж точно ее не поймет, а она не сможет объяснить.

Руфь прибежала, ее глаза горели детским восторгом. Она шлепнулась рядом с Ангелочком. — Ты видела, Амэндочка? Первая бабочка!

— Да, дорогая. — Она прикоснулась к ее шелковистым темным волосам.

Руфь устремила на нее взгляд своих больших карих искрящихся глаз. — А ты знаешь, что они получаются из гусениц? Мне Мириам рассказала.

Она улыбнулась. — Правда?

— Некоторые из них пушистые и красивые, но совсем невкусные, — рассказывала Руфь. — Я как–то съела одну, когда была еще совсем маленькой. Это было ужасно.

Ангелочек рассмеялась и усадила Руфь к себе на колени. Пощекотала ей животик.

— Я думаю, ты больше не захочешь их пробовать, правда, мышонок?

Руфь хихикнула и, спрыгнув с ее колен, побежала нарвать еще немного цветов горчицы. Выдернула один цветок вместе с корнями.

— У нас теперь есть дом. Вы с Михаилом переедете к нам?

— Нет, милая.

Руфь удивленно взглянула на нее.

— Почему? Вы не хотите?

— Просто потому, что теперь у всех нас есть свои дома.

Руфь подошла и встала рядом. — Что с тобой, Мэнди? Ты плохо себя чувствуешь?

Ангелочек прикоснулась к ее нежной детской коже. — Я в порядке.

— Ну, тогда не споешь ли ты мне песенку? Я никогда не слышала, как ты поешь.

— Я не могу. Не умею.

— Папа говорит, что любой человек может петь.

— Песня должна выходить изнутри, а у меня там ничего не осталось.

— Правда? — переспросила Руфь удивленно. — Почему?