— Я желаю переговорить с мужем! — услышала Ильяс свой собственный резкий, не терпящий возражений голос и ужаснулась тому, что наделала.

— Таанрет… просил, чтобы его не тревожили, — не слишком уверенно произнес Валихамун. — Мы сообщим ему, что ты желаешь с ним говорить, когда он освободится.

— Мне надобно видеть его немедленно! — отрезала форани, делая шаг к двери.

— Прости, госпожа, но это невозможно! — негромко пробасил Гордас, заслоняя дверь могучим телом.

— Как ты смеешь!.. — Ильяс в бессильной ярости прикусила губу, совершенно некстати вспомнив затрещину, полученную от Гордаса в святилище Балаала, и едва удержалась, чтобы не приказать Сабаару, Тамбе и присоединившимся к ним в Трапезной стражникам расчистить путь.

Остановило ее не сознание того, что подобная настойчивость вызовет гнев желтоглазого, а уверенность в том, что приказ ее, как бы ни надрывала она глотку и топала ногами, выполнен, конечно же, не будет. И донельзя глупое положение, в которое она сама же себя и поставила, станет еще глупее…

— Госпожа моя, позволь, я скажу тебе два-три слова.

Внезапное вмешательство Батис разрядило обстановку. Смерив Гордаса испепеляющим взглядом, Ильяс последовала за приведшей их сюда служанкой, жестом велев телохранителям не приближаться.

— Госпожа, если ты хочешь всего лишь удостовериться, что супруг твой цел и невредим, тебе незачем врываться в комнату. В соседнем помещении есть глазок, через который ты можешь взглянуть на него.

— Веди, — скомандовала молодая женщина, покосившись на замерших у входа в заповедную комнату телохранителей Таанрета.

Свернув за угол, Батис толкнула оказавшуюся незапертой дверь и предупредила:

— Осторожнее, эта кладовая полна старой мебели.

— Ждите меня тут, — велела Ильяс Сабаару и его товарищам и, заметив их колебания, добавила: — Пусть кто-нибудь один следует за мной. А ты, — она кивнула одному из стражников, — принеси светильник.

— Госпожа, в этом нет нужды. В комнате достаточно света, — тихо промолвила Батис. Сделала неуловимое движение, и в темноте засветились два тусклых желтых глаза — потайные отверстия для подглядывания.

«О Нгура Великодушная, прости меня! Я знаю, что буду раскаиваться в этом, и все же не могу удержаться!» Задевая за неразличимую во мраке мебель, Ильяс сделала шаг, другой. Батис поймала ее нашаривавшую стену руку и притянула к себе.

— Больше я не нужна тебе, госпожа?

Форани хотела остановить служанку, но слова замерли у нее на устах. Не то чтобы она не догадывалась, какое зрелище откроется ее глазам, но предполагать и увидеть воочию — совершенно разные вещи.

Таанрет и две девицы — одна белотелая, другая бронзовокожая — чувствовали себя на просторном, застланном темно-красным покрывалом ложе в высшей степени раскованно и непринужденно. Все трое были отлично сложены и, будучи, вероятно, знакомы не первый день, хорошо представляли, как доставить друг другу удовольствие. Слаженные, бесстыдные движения их были похожи на очень медленный, очень чувственный и очень красивый танец…

— Госпожа! Госпожа, ты напрасно мучаешь себя! — донесся до Ильяс откуда-то издалека голос Сабаара, и она отшатнулась от предательских глазков.

— Ты знаешь?.. Знаешь, что там происходит? — Голос молодой женщины сорвался, из глаз хлынули слезы.

— Я… догадываюсь. Пойдем отсюда, госпожа. — Сабаар потянул ее за руку. — Редкие оксары не имеют наложниц, любовниц или рабынь для удовольствий. Некоторые, с позволения Богов, заводят двух, а то и трех жен, прекрасно уживающихся под одной крышей.

Ильяс закрыла лицо ладонями, чувствуя, что ее колотит от ярости и стыда. В то же время она была возбуждена, оскорблена и разгневана. Как он мог? Как посмел? И какой же она была нахальной, самоуверенной глупышкой, если допустила, чтобы желтоглазый хотя бы на одну ночь покинул ее ложе!..

— Госпожа, что нам делать с Батис? Она говорит, ты отпустила ее?

— Уходите все! Я никого не желаю видеть! Оставьте меня в покое! — зашипела форани, вываливаясь в коридор, и тут же жалобным голосом попросила: — Сабаар, уведи меня отсюда…

— Тамба, останься у этой двери и проследи, чтобы Таанрету не причинили вреда, — распорядился старший телохранитель, жестом отсылая прочь Батис и обоих стражников. — Куда ты желаешь пойти, моя госпожа?

— Мне все равно, лишь бы подальше отсюда!..

* * *

Выслушав сбивчивый рассказ зареванной форани, Кальдука долго крутил в высохших старческих руках простой медный кубок и наконец промолвил:

— Многие люди считают, что неведение — залог душевного спокойствия и семейного благополучия, а познание ведет прямиком в мрачную обитель Хаг-Хагора.

— Я догадывалась о том, что увижу, и все же заглянула в эту проклятую комнату… — прошептала Ильяс, начавшая было успокаиваться после того, как императорский летописец уговорил ее хлебнуть пальмового вина из кувшина, принесенного по его просьбе не менее старым, чем он сам, смотрителем архива.

— Тогда тебя не должно печалить, что ожидания твои подтвердились.

— Как можешь ты так говорить, ваг-джо? Мой муж изменяет мне с какими-то светлокожими шлюхами, в то время как я вынашиваю его ребенка!

— Да-да, вот о ребенке-то я и хотел с тобой поговорить, — оживился Кальдука, ничуть не потрясенный, не возмущенный и даже не слишком удивленный поведанной ему молодой женщиной историей о чудовищной измене Таанрета. — Я собирался поговорить с тобой о нем еще на празднике Цветущих Деревьев, но ты убежала и… быть может, это было к лучшему.

— Ты хотел поговорить о моем ребенке на празднике Цветущих Деревьев? Но ведь тогда я впервые услышала от тебя имя желтоглазого и еще не помышляла о замужестве! — изумилась форани, подумав, что Кальдука и впрямь начал выживать из ума, — слухи, доходившие до нее, оказались, как это ни печально, верны.

— Скажи-ка мне лучше, после только что сделанного открытия, что супруг твой, отрешенный тобой от ложа, находит утешение в объятиях «дев веселья», отдаешь ли ты предпочтение знанию или неведению? Сам я на старости лет начал склоняться к мысли, что неведение избавляет нас от лишних страданий, ведь то, чего мы не видим, вроде как и не существует.

Уловив в голосе императорского летописца несвойственную ему при разговорах с ней серьезность, Ильяс нахмурилась и, помолчав, ответила:

— Я не жалею, что видела, с кем и как развлекается мой муж. Нет, не жалею, — словно проверяя, не лукавит ли сама перед собой, повторила молодая женщина. — Я бы хотела уметь отличать маски от лиц, твердую почву от предательских болот и зыбучих песков. Это, на мой взгляд, единственный способ выжить. И это позволяет учиться на ошибках. Ведь в том, что мой муж ищет удовольствия на стороне, есть и моя вина.

Кальдука поставил кубок на стол, подле стопы переплетенных в потрескавшуюся кожу фолиантов. Задумчиво покачал головой, покрытой коротко стриженными, похожими на пух волосами, и тихо промолвил: