Под радостную музыку и восторженные крики, «апостол Пётр» добровольно лёг на свой крест, зажмурив глаза и приготовившись к боли. Четыре человека прижали руки и ноги парня, чтобы тот не попытался вырваться.

— В последний раз тебя спрашиваю, Гонсало! Повторяю, я знаком с твоей семьёй и не хочу конфликта! Признайся, что ты никакой не апостол, а находишься здесь случайно, и мы освободим тебя.

— Признайся, признайся, — шептал я. — Пусть апостолов убьют, зато ты спасёшься и ещё успеешь привести помощь. Неслучайно же ты крутил башкой, когда мы подходили к этому клятому месту. Они где-то совсем близко, быть может, даже уже здесь, среди зрителей, среди стражи...

— Я апостол Пётр, и веду крестоносцев в земли неверных, и море расступится перед нами, и Иерусалим покорится без пролития крови! — выкрикнул парень, и тут же палач вогнал гвоздь в его правую кисть. Пётр вскрикнул от боли и сжал зубы.

Человек с молотком, походкой ремесленника, знающего своё дело, неторопливо приблизился ко второй руке.

— У тебя благородные родители, большое будущее. Ваш сицилийский король недавно стал ещё и королём Германии, он вспомнит о тебе и по чести наградит. У тебя всё впереди. Подумай сам! Твой дядя, скорее всего, уже подыскал тебе очаровательную невесту, представь, приятно ли будет ей созерцать твои искорёженные пальцы? Девушка преисполнится отвращением, в то время, как могла бы полюбить.

— Я апостол Пётр! Я иду по зову Господа нести свет христианства неверным... — юноша не договорил, взвыв от новой боли.

Дальше я уже не слушал, упал на колени и плакал, обхватив голову руками. Крест Петра был поднят и действительно оказался выше остальных крестов. Полюбовавшись на «произведение» палачей, правитель действительно помиловал остальных ребят, пострадавшим перебинтовали пробитые руки, и только маленький Иоанн задохнулся под землёй.

Когда зрители всласть налюбовались видом, герольд пригласил господ на званый пир, устроенный на соседней лужайке. Перед этим всех желающих продолжить веселье повели на кузницу, где происходило клеймение. Там можно было выказать свою удаль, нанося тавро строго в то место, которое указывала лилейным пальчикам участвовавшая в состязании прекрасная дама. Если клеймо не удавалось с первой попытки, рыцарь получал второй шанс выказать свою доблесть. Победителям выносился кубок холодного вина, кроме того, их ждали страстные поцелуи. В общем, все остались довольны.

После того как на моё плечо было нанесено клеймо, от страха и боли я потерял сознание, а когда очнулся и хотел вознести молитву, то глаза мои встретились с полными нечеловеческого страдания глазами Петра. В свете заходящего солнца распятие казалось почти чёрным, а вот лицо и особенно глаза... Почему-то я видел каждую чёрточку лица своего апостола с такой ясностью, будто бы тот был совсем рядом, руку протянуть.

А потом нас увели, всех до одного, и снова посадили на корабль. Остались только задохнувшийся в могиле мальчик, настоящего имени которого так никто и не узнал, да Вероника и её ребёнок... Когда всех потащили клеймить, слуги толкнули несколько раз лишившуюся чувств девочку, но та оказалась мёртвой. Я видел, как тело Вероники волокли мимо меня за ноги, но не испытал к ней ни жалости, ни сострадания, то и дело обращая свой взор на продолжающего мучиться в ожидании неспешной смерти Петра.

Анна плакала, свернувшись клубочком на полу, её маленькое тельце сотрясала беззвучная истерика. Рядом с нею лежали выбившиеся из сил старики, и только Константин умудрился продолжать свои записи, каменно восседая за столом.

В это время рыжее закатное солнце неожиданно вырвалось из плена державших его там целый день туч, запоздало обнимая землю и замок своими лучами. В свете заходящего солнца на фоне окна перед летописцами молча возвышался чёрный силуэт.

— Апостол Пётр! Мой апостол Пётр! — Рудольфио тянул дрожащие руки к, казалось, сошедшему с креста призраку.

— Уймись, безумный! Кого ты назвал апостолом? Будто не видишь, что это наш хозяин Гансало Манупелло? Здравствуйте, ваше сиятельство! — оруженосец попытался поднять Рудольфио, но тот всё ещё был во власти настигнувшего его прошлого.

— Гансало Манупелло — сын графа Джентиле Манупелло, племянник сицилийского канцлера Вальтера фон Пальяра? Так вот кто вы такой! — трубадур прищурился, изучая неподвижно возвышающегося над ними хозяина «Греха».

— Я никогда и не скрывал этого, — еле слышно прошелестел Гансало Манупелло, помогая Вольфгангу Францу усадить в кресло рыдающего Рудольфио.

— Гансало Манупелло, апостол Пётр, принявший крестные муки ради спасения невинных! — почти пропела Анна.

— Апостол Пётр, покажи нам свои ладони, ибо сказано: «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в рёбра Его, не поверю». — Опираясь на плечо Анны, трубадур поднялся с каменного пола.

— Дай же мне вложить персты в раны твои! — Рудольфио обхватил руками шею графа, продолжая вглядываться в его черты, которые с каждым ударом сердца словно проступали из тумана, делаясь чертами юноши, ведущего в 1212 году колонну маленьких крестоносцев.

— Действительно, ваше сиятельство, снимите уже перчатки! Что мы ран в своей жизни не видели? — Вольфганг Франц доверительно взял Гансало за локоть. — А то, мало ли что может привидеться? С тех пор как мы через мост к вашему замку проехали, таких чудес навидались, прости господи. Сами уже не понимаем, где сказка, а где быль. Так что, не сочтите за дерзость, право слово.

Вздохнув, его сиятельство расстегнул пуговку, стягивающую перчатки на запястьях, после чего, точно лягушачью кожу сорвал правую, затем левую, обнажив свои некогда пробитые, изуродованные ладони.

— Надеюсь, вы не потребуете, чтобы я разувался в присутствии дамы? — С усмешкой поинтересовался он, когда все кто хотел потрогали потемневшие от времени шрамы...

— Могу я спросить, ваша милость, а что стало с Николаусом? Со Стефаном? И когда вы пришли на помощь, где были они? — После того, как хозяин замка, вдруг оказался тем самым апостолом, оруженосец то и дело ловил себя на желании отвинтить бусину с его плаща или вытянуть нитку из обшивки сюрко. К великому его сожалению, его сиятельство коротко стригся, а это не давало возможности на худой конец обзавестись даже волосом.

— Николаус, насколько я знаю, жив до сих пор. Или по крайней мере был жив пару месяцев назад, когда я посещал приход в Триенте. Рим учёл последнее желание его предшественника и утвердил епископом отличившегося в 1219 году в сражении при Дамиетте в Египте юного крестоносца, а ныне смиренного брата Николая. Впрочем, я знаю, что с этой просьбой покойный епископ обращался ещё к Его Святейшеству Папе Гонорию III, прося за молодого монаха, многообещающего и уже оказывавшего прежде услуги святой Церкви, которого сам Федерико Ванги называл не иначе, как своим духовным чадом и продолжателем начатых им дел.