– Опять собираешься уехать? – настойчиво продолжала Оливия. – Хочешь собрать информацию о перемещениях товаров?

– Почему ты спрашиваешь?

– Просто… ты уже практически год никуда не ездил, – сказала Оливия. – Хотя это давно пора сделать. Знаю, мы не испытываем недостатка в ресурсах, но если бы ты встретился со своим источником…

– Нет, – отрезал Клэнси. – Я больше не могу выезжать из лагеря. Это небезопасно.

Скрипнула половица.

– Что-то попало на сканер СПП? – спросил хриплый голос Хэйса.

– Они уже слышали о фруктовом набеге, – сказал Клэнси. – Трудно было такое пропустить. Учитывая, как вы изуродовали водителя.

– Почему ты говоришь в таком тоне?

– Потому что вы должны были просто оставить его на месте, выполняя приказ. Вы заявляете, будто хотите популяризировать наш символ, но неужели трудно было нарисовать его на фургоне?

– Считаешь, это как-то повлияет на нашу репутацию? – раздраженно спросила Оливия.

– Большинству людей непросто свыкнуться с мыслью, что мы не те монстры, какими нас рисует телевидение. И не увечим невинных людей, – сказал Клэнси. – Так что, пожалуйста, носите черное. Пользуйтесь символом. Просто… постарайтесь быть немного хитрее.

– Кому-нибудь налить чаю? – спроси Хэйс.

– Простите, что прерываю наше собрание, но у вас вроде бы все под контролем, а меня ждет один человек, – сказал Клэнси. Я отпрянула от двери. – Лив, набросай план налета. Я переживаю по поводу количества людей.

Я спустилась на несколько ступенек вниз, но вряд ли это могло кого-то обмануть. Дверь распахнулась, и передо мной появилась Оливия. Высокая и тонкая, как тростинка, с ногами от ушей и сияющей загорелой кожей.

Кивнув, я отошла в сторону, пропуская их с Хэйсом мимо. Думаю, Оливия была моей ровесницей, но выглядела гораздо старше. Лет на двадцать. Когда я подняла взгляд, Клэнси стоял, облокотившись на дверной косяк, и широко ухмылялся.

– Ты пришла. – Он махнул рукой, приглашая войти, проводил меня до стола и усадил на один из стульев. Я бросила невольный взгляд на вторую часть комнаты. Занавеска была задернута.

Клэнси сел на свое место и довольно откинулся на стуле.

– Что заставило тебя передумать?

– То… твои слова, – промямлила я. – Нас осталось слишком мало. – Хочу уберечь тех, кого люблю, и больше никогда не стирать воспоминания о себе из их памяти.

– В базе Лиги я прочел, что ни одного оранжевого, кроме вас с Мартином, больше не нашли, – сказал Клэнси. – Красных тоже никто не видел. Это возлагает на нас большую ответственность.

– Думаю, да, – согласилась я. А потом меня посетила интересная мысль. – Как тебе удалось получить доступ к базе Лиги? И к базе СПП? – Я жестом обвела комнату. – Откуда все это?

– У меня много друзей, – просто ответил Клэнси, забарабанив пальцами по столу. – Отец от меня отрекся. Побоялся за свою карьеру. Я ведь многое мог рассказать. Например, что никакой реабилитационной программы не существует. По крайней мере, для таких, как ты и я.

– Как я и ты, – эхом отозвалась я.

Клэнси провел рукой по волосам.

– Первое, что тебе следует уяснить, Руби, – мы не похожи на остальных. Я, ты… все оранжевые другие. Особенные. Нет-нет, подожди, я понимаю твое возмущение, но все-таки послушай, ладно? Потому что вторая важная вещь заключается в том, что все, включая моего отца, лагерных инспекторов, СПП, ученых и агентов Детской лиги, тебе врали. Наша исключительность заключается вовсе не в том, на что мы способны, а в том – во что нас можно превратить.

– Туманное заявление, – сказала я.

Он встал и обошел стол, сев рядом со мной.

– Может, будет лучше, если я расскажу свою историю? – Наши взгляды встретились. – Пообещай, что это останется между нами.

Хранить в секрете. Это я умела.

– Вот и хорошо, – сказал он, – дай руку. Я собираюсь тебе показать.

Проникновение в чужие мысли всегда было связано для меня с тошнотворной слабостью. Чаще всего я оказывалась посреди болота спутанных воспоминаний и неосознанных чувств. Пробираться через него приходилось без карты, фонарика и надежды на скорый исход.

Но с разумом Клэнси все обстояло по-другому. Его воспоминания были яркими и четкими, расцвеченными необычными образами. Он словно взял меня за руку и повел по коридору, окна которого вели в его прошлое. Мы останавливались лишь для того, чтобы заглянуть внутрь.

Внезапно я оказалась в офисе. Чрезвычайно простой, уставленный серебристо-серыми шкафами, он мог бы принадлежать кому угодно. Белая краска на стенах высохла не до конца и в некоторых местах все еще пузырилась. Однако прибор в форме полумесяца, расположенный в дальнем углу, и мужчину, сидящего за столом, я узнала сразу. Тучный, с залысинами на висках, он был сотрудником лазарета. Губы мужчины беззвучно двигались, но я не могла оторвать глаз от стопки листов, лежащих на столе. Мой взгляд остановился на руке, которой врач придерживал сложенный лист бумаги. Сверху, на блокноте, лежал ретранслятор белого шума. Внезапно появился звук, и я с удивлением услышала слова, поверить в которые было практически невозможно.

«Господа, официально разрешаю вам проводить необходимые тесты и эксперименты над моим сыном, Клэнси Джеймсом Бимонтом Греем, при условии, что процедуры не оставят на нем видимых шрамов».

Огни офиса разгорались все ярче и ярче до тех пор, пока не поглотили воспоминание целиком. Когда лампы погасли, я оказалась в другом помещении. Эта комната лазарета была отделана голубой плиткой, рядом пикали мониторы. «Нет!» – мысленно крикнула я. Попыталась освободиться, но липучки надежно держали мои руки и ноги прикованными к металлическому столу. Теперь я поняла, что это за место.

рука в перчатке опустила лампы к моему лицу. Краем глаза я видела, как доктора в белых халатах размещают вокруг меня различные приборы и компьютеры. Челюсти сжались на кожаной прокладке. В рот вставили кляп, который завязывался ремешками на затылке. Чьи-то руки прижали мою голову к столу и направили на меня мониторы. Я вновь попыталась вырваться и даже немного приподняла шею. Но увидела лишь длинные столы с кучей скальпелей и мини-дрелями. В смотровом окошке отразилось бледное, полное ужаса лицо. Вскоре его портреты развесят по всему лагерю.

Яркий свет заполнил все вокруг. Картинка исчезла, сменившись новым воспоминанием. Я помахала рукой в воздухе и только потом заметила прямо перед собой остекленевшие глаза ученого, знакомого по предыдущим воспоминаниям. Мужчина суетился, бегая туда-сюда вокруг нас. Выражение его лица постоянно менялось, но глаза и улыбка по-прежнему казались пустыми и бессмысленными. Я расправила плечи. Сердце в груди трепетало от радости. Это была победа. Я направилась сквозь главные ворота к черной машине. Мужчина в костюме небрежно похлопал меня по плечу, приглашая садиться. В последующей череде воспоминаний этот человек присутствовал постоянно. Он сопровождал меня на всех выступлениях, присутствовал при каждой речи, в школе и перед правительственными зданиями. Стоял среди журналистов, когда мы давали интервью в маленьких городках. И каждый раз, стоя с одинаковыми карточками в руках, я смотрела на лица из толпы – исполненные горя и отчаянной надежды. Раз за разом губы произносили одни и те же слова: «Меня зовут Клэнси Грей, и я здесь для того, чтобы рассказать вам о реабилитационной программе, которая спасла мне жизнь».