«Андерграунд» был помещен в другую категорию. На этот раз мою счастливую звезду на фестивале зажгла эстетика фильма. Когда-то эта звезда впервые засияла на закопченном небосводе Зеницы. Теперь она продолжала свой путь из Венеции в Канны, в Берлин и так далее. Я склонен думать, что та эйфория, которая возникла после показа «Андерграунда» в торжественном зале Дворца фестивалей, расположила ко мне членов жюри. Один из кинокритиков даже заявил, что я — прямой потомок бога Диониса. Разумеется, он преувеличивал, но кто знает, что способны выявить сегодняшние эксперты. Я хотел скромно промолчать, но по своей глупости не удержался и ответил.

— На самом деле я — сын отца Диониса, — сказал я по-французски.

Критик бросил на меня озадаченный взгляд.

— То есть вы хотите сказать, что вы — брат Диониса? — спросил он.

— Нет, я — сын отца Диониса, — упорствовал я.

Критик некоторое время в растерянности смотрел на меня и в итоге улыбнулся:

— Даже если это лишено здравого смысла, звучит неплохо!

— Ну что ж, надеюсь, теперь вы меня поняли.

Позже я долго ломал голову, пытаясь разобраться в этой мысли, возникшей на фоне приема снотворного, смешавшегося с пивом. Такой коктейль вдвое увеличивает объем мозга, но при этом начисто лишает его способности мыслить. Для меня снотворное было единственным способом преодолеть напряженную атмосферу фестиваля. В конце концов я перестал искать разумные объяснения этому вздору и присоединился к мнению французского критика: это звучит неплохо.

* * *

Решением присудить мне во второй раз высокую награду я обязан глубокой ностальгии членов каннского жюри по творчеству таких ушедших мэтров, как Бунюэль, Феллини, Бертолуччи. В конце XX века я напоминал им о прошлом. Сегодня я четко вижу, что на мою судьбу повлияли два внешних фактора. Не буду углубляться в анализ внутренних причин. А то забреду в какие-нибудь дебри вроде Достоевского, и это будет не очень fancy[104]. Теперь никто и слышать не хочет об этих скрытых движущих силах, тонким знатоком которых был Достоевский. Глубины души — вечная тема, связанная с человеческим существованием… Кому это сегодня интересно? Талант Достоевского даже в России уже не так популярен, как хотелось бы. Там больше вдохновляются Толстым и Пушкиным, вслед за литературными критиками «Times». Они поставили Толстого на первое место, тогда как Достоевский не фигурирует даже среди сотни величайших писателей мира! Это уже не первый раз, когда «Times» и русские заблуждаются, поддакивая друг другу.

* * *

Что касается меня, было ясно, что я воплотил в жизнь нескромное пожелание своего отца: «Если не можешь быть Феллини, стань хотя бы Де Сикой». Так и вышло, хотя моей начальной целью было просто не краснеть от стыда за то, что я делаю. И ничего более. Судя по всему, это стало решающим для моего успеха в кинематографии. В жизни, как и в кино, сила характера, унаследованная от моей матери, позволявшая жителям дома номер 9 А на улице Каты Говорусич ездить в освещенном лифте, всегда меня поддерживала. Словно в упорном стремлении Сенки помешать соседям воровать лампочки уже прослеживалась моя судьба.

* * *

В «Times» появилось мое фото в сопровождении статьи Ришара Корли, в которой говорилось не совсем о победе «Андерграунда». Реакция журналиста полностью совпадала с той, что была вызвана в Венеции фильмом «Помнишь ли ты Долли Белл?» четырнадцать лет назад. В сентябре 1981 года по итогам фестиваля в этой же самой газете писали: «Победа присуждена фильму, появившемуся из Ниоткуда, снятому Никем…» О самом фильме рассказали очень скупо. Это была шутка в колонизаторском стиле, по сути, лишенная злого умысла, за исключением того, что она была колонизаторской. Тогда это был язык западной cool culture[105]. С тех пор многое изменилось. На этот раз, в 1995 году, фильм был снят Кем-то. Это можно было понять из отзывов критиков, несмотря на то что некоторые из них пытались отрицать этот факт. Впрочем, я сам был в их числе. Порой я тоже ставил под сомнение — к счастью, не так часто — утверждения критиков о том, что я стал Кем-то.

* * *

После победы «Андерграунда» в газетах осталось немного места для отзывов о фильме, поскольку на пляже возле отеля «Мартинез» разразилось настоящее сражение, ставшее более интересной темой для обсуждения. «Кинорежиссер отмечает свою победу на кинофестивале масштабной дракой!» Журналисты делали акцент на моем «дикарском» характере. «Если ты сражаешься кулаками, а не оружием, тебя называют дикарем и варваром», — гласит древняя индейская пословица. Но когда ты сбрасываешь тонны бомб, включая атомные, ты выполняешь «цивилизаторскую миссию». В тот вечер 1995 года я выполнял дионисийскую миссию. «Андерграунд» перенесся с экрана большого зала, где он получил «Золотую пальмовую ветвь», на песчаный пляж «Мартинеза».

* * *

Во Дворце мой греческий коллега Тео Ангелопулос появился мечущим громы и молнии. Он был уверен, что этой ночью среди победителей будет блистать его имя. Он был даже немного зачарован собой. Я следил на экране монитора, как он театрально поднимается по ступеням, покрытым красной дорожкой. Он сам, его актеры и члены его команды держались за руки и торжественно шли к «Золотой пальмовой ветви», словно группа фольклорных танцоров. Тео тяжело воспринял тот факт, что получил лишь Гран-при.

— Я приготовил речь для «Золотой пальмовой ветви», но сейчас ее забыл… — заявил на церемонии вручения греческий режиссер.

* * *

Двумя днями раньше этот мизантроп мучился вопросом, читая «Herald Tribune». «Почему в Каннах так любят этого Кустурицу? В его фильмах люди только и делают, что пьют, едят и танцуют, что это за вид киноискусства? Где здесь скрытый смысл, в чем суть?» — спрашивал себя грек, который пытался выглядеть cool в своих фильмах. В действительности он вел себя так, словно родился в Гейдельберге, а не в пригороде Афин. Он снимал фильмы больше из желания показать свою любовь к немецкой философии, чем из потребности согреть человека своим творчеством. Словно ему было неизвестно то, что давно уже поняли в Голливуде: фильм длиннее, чем жизнь.

После пресс-конференции и перед встречей с фотографами моя дочь Дуня, незаметно достигшая зрелости, во время торжественных церемоний показала на Ангелопулоса.

— Эмир, будь осторожен с этим типом! — тихо шепнула она мне. — Если у него будет возможность, он утащит твою «Пальмовую ветвь». Я видела, как он смотрел на нее, пока она стояла на столе.

Я крепко держал свою награду в руке, но после предупреждения дочери я взял греческого режиссера за плечо и отвел в сторонку. Он растерялся, когда я сказал ему напрямик:

— Тео, могу одолжить тебе «Пальмовую ветвь». Если хочешь, прогуляйся с ней вокруг Дворца, но при условии, что сразу же после этого ты вернешь мне мою игрушку!