Первый кандидат на патриарший престол, ректор Московской духовной академии Феофилакт Лопатинский, ярый противник Прокоповича, говорил в те дни одному из архимандритов с сожалением, что Петр II еще в молодых летах, а наставления доброго, как монархам принадлежит, дать некому.

— А ныне имеется учитель Остерман, — говорил Феофилакт, — а хотя бы он, Остерман, и всегда был при государе, однако в наставлении благочестия нечего доброго надеяться, потому что он лютеранской веры. Надобно бы его величеству о том советовать, да некому. Я б и рад, да не смею. А священному Синоду согласиться невозможно, за тем, что преосвященный Феофан Новгородский и сам лютеранский защитник, и с ними же только знается.

При этом вспомянул Феофилакт и о живущем в доме Феофана Прокоповича иеродиаконе Адаме, что «и Адамего по лютеранским домам всегда бегает, и у генерала Якова Брюса чуть не живет».

— Говорят, будто Брюс не лютеранин, но атеист? — поинтересовался архимандрит.

— Они и с такими знаются, — отвечал Феофилакт.

Противниками Прокоповича в Святейшем Синоде были архиереи Георгий Дашков, которого ласкали Долгорукие, Лев Юрлов и старый, недавно вышедший из опалы, митрополит Игнатий Смола.

Юрлов и Смола, введенные в Синод, примкнули к Дашкову и дружно стали действовать против Феофана Прокоповича. Феофилакт Лопатинский, единственный, кроме новгородского архиерея, ученый член Синода, не пристал к ним, но сделал Феофану большую неприятность, издав в 1728 году, с разрешения Верховного Тайного Совета, труд Яворского — «Камень веры», обличавший те самые ереси, в которых враги обвиняли Феофана Прокоповича.

Про него говорили, что он не признает церковных преданий и учения святых отцов, смеется над церковными обрядами, акафистами, сказаниями Миней и Прологов, хулит церковное пение, а хвалит лютеранские орг!аны, желает искоренения монашества.

Прокоповичу грозило лишение сана, заточение в монастырь.

С тем он смириться не мог. Ситуация заставляла его напрягать в разгоревшейся борьбе все свои силы и всю свою изворотливость.

Против изданного «Камня веры» и его издателя Феофилакта Лопатинского ополчились протестанты в России и в чужих землях. В «Лейпцигских ученых актах» 1729 года, в мае месяце, помещен был на него строгий разбор. В Москве же явилась книга, написанная в виде письма от папского богослова Буддея к некоему московскому другу, против Стефана Яворского.

— Бедный Стефан митрополит, и по смерти его побивают камнями, — говаривал Лопатинский, читая Буддеву книгу.

В разговоре с доверенными лицами он прямо высказывал мысль, что Буддева апология подложная, сочинена Прокоповичем и напечатана друзьями его в Риге или Ревеле.

Феофилакт Лопатинский решил писать ответ Буддею.

Между тем, против Буддея, в защиту «Камня веры» написал сочинение доминиканский монах де Рибера.

Будучи своим человеком у настоятеля Новоспасского монастыря Евфимия Коллега, он передал ему две тетради, написанные на латинском языке против Буддея и просил перевести на русский язык. Евфимий с помощниками взялись делать перевод.

Какие побуждения были у де Риберы к защите Стефана и русской церкви от возводимых на них протестантами обвинений и клеветы? Откуда такая ревность к защите Восточной церкви?

Дело объяснялось видами и расчетами католической пропаганды.

Риму и Сорбонне, которая в это время была увлечена на путь опасной борьбы с папой, поставив авторитет соборов выше папского, важно было низложить Прокоповича.

Виды де Риберы совпадали в данном случае с видами Жюбе и дюка де Лириа.

Более полно понять мысль испанского посланника помогает его письмо от 29 апреля 1729 года, отправленное в Вену к испанскому послу в Австрии Хосе де Вьяне-и-Этилугу.

«Я не разделяю мнения о том, что царь Петр I намеревался осуществить либо содействовать (объединению православной церкви с католической. — Л.А.). Его Царское Величество в большей степени склонялся к лютеранству, яд которого он вкусил в Голландии и в необходимости учреждения которого он неизменно убеждал российский Синод. Помимо прочего, его гордость не позволяла ему смириться с главенством папы и он неизменно стремился стать главою церкви, подобно английскому королю».

Со вниманием прочтем и последующие строки письма:

«…сегодня, когда во главе Синода стоит митрополит Новгородский (Феофан Прокопович. — Л.А.), об объединении, на мой взгляд, не может быть и речи. Этот человек, проявляющий большую склонность к лютеранству, смелый и образованный, враг католической религии, хотя и учился на протяжении многих лет в Риме, имеет почти неограниченное влияние на русский клир… Русские прелаты не намерены вдаваться в обсуждение вопроса об объединении… Митрополит Новгородский избегает этой темы и не желает обсуждать вопросы, касающиеся религии…

Единственным способом приступить к переговорам об объединении церквей… было бы прежде всего добиться удаления от дел митрополита и поставить на его место во главе Синода прелата, способного рассуждать здраво, такого, с которым можно было бы спокойно вести эти переговоры, а таких при желании можно было бы найти немало».

Испанский посланник излагает в письме и свои виды на дальнейшее:

«…Следует постепенно выяснить, кто из знатных русских людей склоняется к объединению и желает его, каким образом можно было бы осуществить его.

…Необходимо, чтобы здесь был человек, облеченный недвусмысленным доверием папы, человек ученый и осторожный…

…Дабы переговоры развивались успешно, необходимо, чтобы к Его Царскому Величеству обратились наш государь, император австрийский, его святейшество и король Польши и призвали Его Царское Величество всячески содействовать этому доброму начинанию…»

Впрочем, не станем приписывать проектам испанского посланника гораздо большее значение, чем какое они должны иметь.

Но одно, необходимое для понимания дальнейшего, отметим. Дюк де Лириа, убежденный до сего времени в мысли, что Петра II необходимо женить только на иностранке и только на католичке, неожиданно проговаривает следующую многозначительную фразу:

«Я… обдумаю вместе с княгинею Долгорукой то, что можно сделать…в интересах нашей религии».

Не мысль ли, что с помощью княгини Ирины Долгорукой можно окатоличить ее дальнюю родственницу — Екатерину Долгорукую — возможную невесту Петра II, занимает его?

То, что князь Алексей Григорьевич Долгорукий задумал женить царя на своей дочери, теперь было известно всем.

Долгое отсутствие государя, пребывавшего в Горенках, явно говорило о том, что старый князь хочет воспользоваться случаем для решительного сговора.

В Москве все пребывали в ожидании известий.

В день Рождества Богородицы, 8 сентября 1729 года, выехал император из Москвы, в сопровождении долгоруковского семейства. Ноябрь уж наступил, а государь все не возвращался. Москвитяне, надобно сказать, привыкли к его постоянным отлучкам, но столь длительное отсутствие изумило их. Изумило по. той причине, что 12 октября, день своего рождения, император прежде всякий раз праздновал в кругу своего двора и посреди народа.