Будучи третьим номером среди наследников, почти самый юный и, по мнению семейного совета, наименее приспособленный для ведения дел, Фабиан получил задание этот капитал приумножить. Он получил прекрасное образование в университете Турку и, защитив в двадцать один год диссертацию по истории искусств, приехал в Уппсалу заниматься научной работой. Он послушно следовал советам из главного штаба семьи в Тампере, но указания становились всё менее регулярными и всё более противоречивыми — все силы родственников уходили на достижение более или менее сносной гармонии между бумажной промышленностью и недавно купленным разорившимся газетным концерном.

Проведя в своей келье в Уппсале год за изучением перехода от классицизма к готике в шведской живописи, Фабиан получил приказ переехать в Стокгольм и прикупить полотна, которые могли бы украсить вестибюли финской и шведской головных контор. Мать намекала, что у семьи есть планы создания собственного музея.

Первый раз Виктор увидел Фабиана на вернисаже в обществе Асты Берглунд. Какой-то юный художник, чьё имя вскоре будет забыто, дебютировал серией работ маслом. Среди рослой северной публики выделялся высокий молодой человек с несомненно аристократическими чертами лица. Он непринуждённо беседовал с галеристом. Это и был молодой коллекционер Фабиан Ульссон.

— Я должна познакомить тебя с Фабианом, — сказала Аста, таща Виктора за руку, — мы учились в одной частной школе и всё детство провели вместе на архипелаге. Мы были как брат и сестра… это я научила его курить.

Первое впечатление нельзя было называть благоприятным. Молодой сноб, решил он после первых двух минут беседы. Блестящие локоны, похожие на чёрных щеголеватых лесных слизней, красивое мужественное лицо. Клубный блейзер на мускулистом холёном торсе. Вид у молодого человека был на редкость здоровый, казалось, он защищён прочным иммунитетом против всех жизненных неурядиц и никаких слабостей у него нет. Галерист раболепно поддакивал каждому его слову. Фабиан обнимал за талию молодую девушку, сестру, как поначалу решил Виктор, но Аста быстро вывела его из заблуждения.

— Это его потенциальная невеста, — шепнула она. — Эрика Кройгер. Банкиры, финансисты…

— Спичечные короли?

— Это боковая ветвь. У её отца адвокатура…

Но Фабиан, вопреки поспешному умозаключению Виктора, оказался очень интересным собеседником. Он был скромен, остроумен и для своего возраста прекрасно образован. На вернисаже он оставил три красные метки, которые галерист с довольным видом сразу же прикрепил около трёх небольших полотен.

— Мне понравились эти работы, — сказал Фабиан. — И если бы они мне даже не так понравились, я всё равно бы их купил. Никогда не знаешь… иногда проходит несколько лет, на картину смотрят тысячи глаз, и она от этого становится всё лучше и лучше.

Он повернулся к Виктору, и Аста представила их друг другу. Они самым естественным образом заговорили о Германии — у его семьи были там деловые интересы.

— Просто невероятно, как быстро изменилась Западная Германия, — сказал он. — Думаю, через пару лет они доведут производство до довоенного уровня. Отец был там недавно… восстановление идёт с рекордной скоростью, а восточный сектор по-прежнему в состоянии чуть ли не римского упадка. Как вы думаете, Виктор? Страна так и останется поделённой на части?

— Что заслужили, то и получили… Может быть, это разделение заставит немцев заняться собственными проблемами… я хочу сказать, хорошо бы они заглянули в своё собственное нутро и перестали коситься на соседние территории.

— Я слышу речь истинного антипатриота, отягощённого чувством коллективной вины, — улыбнулся Фабиан и протянул ему портсигар. — Очень дипломатично. Но со мной вы не должны испытывать угрызений совести. Финны и немцы совсем недавно были братьями по оружию. Мои старшие братья сражались бок о бок с немцами на Карельском перешейке. Если вы, немцы, считаете, что заслужили ваши нынешние несчастья, значит, мы пользуемся незаслуженным счастьем.

— Не принимайте его всерьёз, — сказала Эрика. — Он переругался с семьёй из-за своих взглядов. Фабиан всю войну был на стороне англичан. Он ненавидит наци. А отец его очень симпатизировал немцам…

Она с гордостью поглядела на своего кавалера.

— Германия много лет служила для нас примером, — продолжил Фабиан, беря бокал шампанского с подноса проходящего мимо официанта. — И для шведов тоже. Гран-тур любого юноши начинался в Берлине или Гёттингене. Мы знали язык почти как истинные немцы. Теперь всё изменилось. Необратимо. Англосаксонское влияние будет доминировать как минимум два поколения; наша культура всасывает английскую, как вакуум… да это и есть вакуум, если вспомнить пустое место, оставленное Германией…

— Вы же помните слова Черчилля, — вставила Эрика, — премьер-министр говорил о «железном занавесе»…

— Но финский реваншизм приводит меня в ярость, — сказал Фабиан с иронической улыбкой. — Карельская национальная ностальгия. Выборг стал ни с того ни с сего колыбелью всех финнов. Но если бы мы не продолжали войну, Карелия осталась бы нашей.

Виктор вспомнил Берлин. Даже в моменты тяжкого одиночества он не испытывал никакой ностальгии по этому городу. Интересно, как там Георг Хаман… он ничего не знал о нём с тех пор, как они расстались. Но что-то подсказывало ему, что с Георгом всё в порядке.

— А как вы оказались в Швеции?

Виктор пересказал свою затвержённую наизусть историю, в подлинности которой никто не сомневался… он даже иногда и сам не сомневался, по крайней мере в те моменты, когда ему удавалось самовнушение. Нечего и удивляться, что шведы, этот наивный народ, верили ему безоговорочно. Фабиан и Эрика смотрели на него с восхищением.

— Так вы служили в английском флоте? Добровольцем?

— Когда я вербовался, у меня был статус беженца. Двадцать два года, с превосходным немецким… Такие, как я, были им нужны.

Виктор замолчал, давая понять, что с неохотой вспоминает всё это; он стал виртуозом по части перевода разговора в нужное русло. Они вновь заговорили об искусстве — о положении начинающих художников.

— Фабиан удерживает на плаву целое поколение молодых живописцев, — сказала Эрика с плохо скрытым обожанием.

— В том числе и меня, — вставила Аста. — Как только мне нечем платить за квартиру, а у Тугласа нет конторской работы, тут же появляется Фабиан. Он как будто только и ждёт этого момента — интересуется каким-нибудь рисунком углём или тушью… и приобретает их как раз за ту сумму, которой мне не хватает, чтобы оплатить счета.

— Пожалуйста, не кокетничай. Твои работы я покупаю исключительно из любви к искусству, а вовсе не потому, что я такой уж добрый самаритянин. Я покупаю их для своей личной коллекции. И не забудь, откуда деньги: зелёное финское золото.

— А когда ты сделаешь меня знаменитой?

— Через год, Аста-красавица, через год. И не я, а рынок, подгоняемый плёткой слухов. Обещаю, что тебе не придётся вступать в вынужденный финансовыми обстоятельствами брак. Обещаю, что тебе не придётся жить на подаяния твоих любовников… или таких людей, как я… — Он незаметно глянул на ручные часы и перевёл глаза на невесту. — Нам вот-вот надо будет уйти. Коктейли в финском посольстве… это входит в мои обязанности. Но я хочу пригласить вас отужинать в ближайшие дни. По-моему, ты ещё не была в моей новой квартире… и захвати своего… м-м…