Эта часть плана была благополучно исполнена. Начиная с 28 июля в течение нескольких дней на острове Гернсей груз был перемещен на «Джона Графтона» (будем все-таки называть его так). Туда же подошли яхты — под видом увеселительной прогулки. Правда, с одной из них в Лондоне полиция сняла случайно обнаруженные пулеметы. Потом на корабле сменили команду (на финнов и латышей; капитан — член Латышской СДРП Ян Страутманис) и он вышел в море.

Циллиакус выехал в Копенгаген, надеясь встретить там пароход и проинструктировать команду. Но эта встреча сорвалась: пароход вышел в море, не дождавшись наставлений «Сокова». Яхты же остались в Копенгагене.

Что касается следующих звеньев цепочки, то там царил уже полный хаос.

Во-первых, Азеф, который в первую очередь должен был организовать приемку оружия и организацию восстания, исчез. Его не было в Петербурге, не было в Париже.

Вся двойная игра «Ивана Николаевича» была порождением системы индивидуального террора и жесткой взаимной конспирации. Последнее, что нужно было ему в жизни, — это «восстание масс» и тем более роль вождя такого восстания. Поневоле (а куда денешься — все-таки глава боевой организации) он принял участие в закупке оружия, при этом дозированно отпуская информацию о ней своему шефу из охранки — Ратаеву. То есть сперва сообщал всё, потом — все меньше и меньше, под конец — ничего. Если бы вся схема закупки и доставки оружия легла Ратаеву на стол и революционеры заподозрили бы неладное (ведь насчет Азефа уже были сигналы, им просто не хотели верить), и по другую сторону баррикад удивились бы: откуда такие роскошные сведения у рядового члена партии, которым считали агента Раскина в охранке?[47]Так что уверенности в том, что его донесения позволят сорвать операцию, у Азефа не было — а потому нужно было каким-то образом самому уклониться от дальнейшего участия в ней. В итоге агент Раскин устроил себе командировку в Болгарию. Революционерам свое отсутствие он позднее объяснил тем, что обнаружил за собой слежку и «ушел на дно».

Но необходим был человек, который должен был разделить с Азефом ответственность за приемку оружия, за восстание или его срыв. При наличии такого человека исчезновение Ивана Николаевича выглядело не столь скандально. Для этого ему, видимо, и понадобился Гапон — как дублер. (Этот мотив «дублерства» тоже аукнется: никто пока не догадывался как.)

Сведения об операциях Акаси у охранки были не только от Азефа, но и от Манасевича-Мануйлова, чья агентура изымала соответствующие документы прямо из портфеля японского резидента. Но всем этим сообщениям не было придано должного значения. К тому же в середине 1905 года и Ратаев оставил свою должность, и Мануйлов вернулся из-за границы. Так что операцию сорвало отнюдь не предательство ее участников и не искусство русских контрразведчиков. Это-то интереснее всего.

Итак, Азеф исчез. Рутенберг, который — как исполнитель — тоже имел отношение к операции, исчез тоже (его случайно арестовали 3 августа). Однако кроме социалистов-революционеров, в «Боевом объединении» участвовали еще три русские (не финские) организации: Российский рабочий союз (гапоновцы), социал-демократы и Союз освобождения. Даже если не принимать в расчет освобожденцев — две.

И — что?

Финский эмиссар (Фурухельм?), который разыскивает в Петербурге Азефа и, не найдя, является на заседание Рабочего союза, не говорит по-русски (зачем же такого послали?). Рабочие, разумеется, не владеют иностранными языками. Финн оставляет им свой адрес, который гапоновцы передают Буренину.

Таким образом, мечта большевиков, казалось бы, сбылась: сношения с финнами, касающиеся транспорта с оружием, замкнулись на них.

Члены Боевого технического комитета начали с энтузиазмом (несколько запоздалым) готовить места для хранения оружия — вырыли ямы в Финляндии (в имении матери боевика Игнатьева), устроили тайник под плитой на Волковом кладбище…

Дальнейшее выглядит еще страннее. Финские «активисты», которые сперва вообще не хотели отдавать ружья эсдекам, теперь готовы были сделать это, но в определенном, ими назначенном месте. А товарища Германа и его помощников (в том числе будущего наркома иностранных дел Литвинова) это почему-то не устраивало. Трудно сказать, что стояло за этой торговлей — может быть, и какие-то внутренние отношения между финляндскими партиями. Кроме активистов и пассивистов были еще и финские социал-демократы (и их боевой отряд — Красная гвардия капитана Кока).

В итоге «Джон Графтон» 18 августа сгрузил часть оружия в тайник к северу от Виндау и, тщетно прождав встречающих основную (предназначенную для Петербурга) часть на острове рядом с Выборгом, отплыл обратно в Копенгаген.

И вот примерно в этот момент (явно поздновато!) Гапон прибывает из Женевы в Стокгольм. И еще как минимум через неделю Циллиакус отправляет Гапона и Поссе через границу на яхте, загримированной под прогулочную, — одной из тех, что задержались в Копенгагене. Мильда поехала на пассажирском судне легально, по своему паспорту.

Перед отправлением Кони, по своему обыкновению, рассказывал «русские анекдоты не совсем скромного содержания, которые казались смешными главным образом потому, что произносились коверканным языком», — а затем проникновенно сказал Гапону:

— Смотрите, зажигайте там, в Питере, скорее, нужна горячая искра. Жертв не бойтесь. Вставай, подымайся, рабочий народ. Не убыток, если повалится пять сотен пролетариев, свободу добудут. Всем свободу.

И Гапону, и Поссе эти простодушно-циничные слова не понравились. На «прогулочной яхте» между ними состоялся следующий диалог:

«— Скверно у меня на душе, Георгий Аполлонович. Этот добродушный швед смотрит на русских рабочих как на революционное мясо для замены в Финляндии русско-бюрократической власти шведско-буржуазной…

— Наивный вы человек, Владимир Александрович, неужели вы думаете, я не вижу насквозь этих шведов и чухон? Они хотят использовать меня, а я на деле использую их. Ни одним русским рабочим не пожертвую я ради их буржуазных затей. Клянусь вам!»

«Они хотят использовать меня, а я на деле использую их» — это, можно сказать, жизненный лозунг Гапона. Другое дело, что далеко не всегда ему удавалось осуществлять его на практике. Партнеры, с которыми Гапону приходилось иметь дело, были похитрее Фуллона и петроградских эсдеков.

Ну а Поссе… Он просто не понимал еще, какой конкретно-практический смысл имеют слова «Сокова», что стоит за словами об «искре».

На финском берегу путешественников встретила «группа товарищей» — швед, англичанин, три немца и два «финляндца». Потом подъехал пароход под русским флагом, на котором находилась еще одна нордическая красавица — госпожа Реймс, жена коммерсанта из Або, участница патриотического движения. Гапона и Поссе отвезли к каким-то крестьянам, у которых Поссе по собственному признанию, допустил страшную бестактность: поднял тост за независимость Суоми. Крестьяне были шведами, страна для них называлась Финланд и к «финноманам» (сторонникам финского языка как государственного) они относились отрицательно[48].