– Я велю принести и распаковать ваши вещи. Кстати, ответьте мне: вы сами уплатили издержки?

Он вздрогнул и отрывисто рассмеялся, словно его внезапно перенесли из трагедии в комедию.

– Я? Нет. Мне и в голову не пришло.

– Вот как? – опять повторила девушка. – Обед ещё не скоро, вы успеете.

И она сошла вниз по маленькой лестнице.

Верить ему или нет? А какая разница? Она должна была задать вопрос, он должен был ответить. "Ещё одну реку, переплывём ещё одну реку!.." Раздался шум второго автомобиля, и девушка побежала в холл.

В эту странную субботу, когда всем, кроме Майкла и Флёр, было не по себе, Динни, прогуливаясь с Флёр по саду, неожиданно получила ключ к разгадке тайны.

– Эм говорит, – начала Флёр, – что ваши ломают себе голову, кто уплатил издержки. По её словам, вы лично подозреваете Дорнфорда и вам тяжело чувствовать себя обязанной ему.

– Ничего удивительного. Это всё равно как сознавать, что ты задолжала портнихе.

– Дорогая моя, – сказала Флёр, – строго по секрету признаюсь вам: заплатила я. Роджер пришёл к нам обедать и стал сокрушаться, как неприятно направлять счёт людям, у которых нет лишнего пенса. Я посоветовалась с Майклом и послала Роджеру чек. Мой отец составил себе состояние адвокатурой, так что всё получилось тем более кстати.

Динни вытаращила глаза.

– Видите ли, – продолжала Флёр, беря Динни под руку, – после того как правительство конвертировало заём, мои облигации вскочили на десять пунктов, так что, даже уплатив девятьсот с лишним, я всё равно уже на пятнадцать тысяч богаче, чем была, а курс все повышается. Я рассказала вам только потому, что боялась, как бы это не помешало вам выйти за Дорнфорда. Скажите откровенно, помешало бы?

– Не знаю, – помрачнела Динни. Она в самом деле не знала.

– Майкл говорит, что давно не встречал такого настоящего человека, как Дорнфорд, а у Майкла острое чутьё на людей. Знаете, – Флёр остановилась и выпустила руку девушки, – я удивляюсь вам, Динни. Вы рождены быть женой и матерью, – это слепому видно. Конечно, я помню, что вы пережили, но ведь прошлое мертво и не встанет из могилы. Я-то знаю, – я ведь пережила то же самое. Нужно думать о настоящем и будущем, то есть о нас самих и наших детях. Особенно это нужно вам, потому что вы – воплощение традиции, преемственности и всякого такого. Не позволяйте воспоминаниям портить вам жизнь. Простите меня, дорогая, но ваш случай абсолютно ясен: либо сейчас, либо никогда. А слово «никогда» применительно к вам – слишком грустная перспектива. Я, конечно, почти лишена морального чувства, заключила Флёр, нюхая розу, – но зато у меня много здравого смысла, и я терпеть не могу, когда чтонибудь пропадает даром.

Динни, растроганная взглядом этих карих глаз с необыкновенно яркими белками, долго молчала, прежде чем ответить.

– Будь я католичкой, как он, я не колебалась бы.

– Монастырь? – иронически подхватила Флёр. – О нет! Моя мать католичка, и всё-таки – нет. А вы к тому же и не католичка. Нет, дорогая, единственное решение – семейный очаг. Другое было бы ошибкой. А совместить оба нельзя.

Динни улыбнулась:

– Мне остаётся лишь просить прощения за то, что я доставляю людям столько хлопот. Как вы находите эту Анжель Перне?

За весь субботний вечер Динни не пришлось больше поговорить с Дорнфордом: он агитировал соседних фермеров. Но после обеда, когда она вела счёт за четырёх игроков, заложивших русскую пульку, он подошёл и встал рядом с ней.

– В доме ликование, – бросила она, приписывая Флёр девять очков. Как фермеры?

– Самонадеянны.

– Неужели?

– Это ещё больше осложняет дело.

– Такая уж у них манера держаться.

– Чем вы занимались сегодня, Динни?

– Собирала цветы, гуляла с Флёр, играла с Катом, возилась со свиньями… Пять на тебя, Майкл, и семь на них. Вот уж подлинно христианская игра: делай партнёру то, что хочешь получить от него.

– Русская пулька! – задумчиво протянул Дорнфорд. – Странно слышать такое название от людей, ещё отравленных религией.

– Кстати, если вы собираетесь завтра к мессе, то до Оксфорда рукой подать.

– А вы со мной поедете?

– О да! Я люблю Оксфорд и только раз слышала мессу. Езды туда минут сорок пять.

Он посмотрел на неё таким же взглядом, каким спаниель Фош встречал её после долгого отсутствия:

– Значит, в четверть десятого на моей машине…

На другой день, когда она уселась с ним рядом в автомобиле, он спросил:

– Опустить верх?

– Пожалуйста.

– Динни, это прямо как сон!

– Хотела бы я, чтобы мои сны были такими же лёгкими, как ход у вашей машины.

– Вы часто их видите?

– Да.

– Приятные или дурные?

– Обыкновенные – всего понемногу.

– А бывают повторяющиеся?

– Один. Река, которую я не могу переплыть.

– А, знаю. Другие видят экзамен, который никак не выдержать. Сны безжалостны: они нас выдают. Были бы вы счастливы, если бы смогли во сне переплыть реку?

– Не знаю.

Они помолчали, затем он сказал:

– Эта машина новой марки: скорости переключаются совсем подругому. Но вы, наверно, не интересуетесь автомобилями?

– Я просто ничего в них не понимаю.

– А ведь вы несовременны, Динни.

– Да. У меня всё получается хуже, чем у других.

– Кое-что у вас получается лучше, чем у любого другого.

– Вы имеете в виду моё умение подбирать букеты?

– И понимать шутку, и быть такой милой…

Динни, убеждённая, что за последние два года она была чем угодно, только не милой, не ответила и сама задала вопрос:

– В каком колледже вы были, когда учились в Оксфорде?

– В Ориеле.

И разговор опять иссяк.

Сено было уже частично сметано в стога, но кое-где оно ещё лежало на земле, наполняя летний воздух благоуханием,

– Боюсь, – неожиданно признался Дорнфорд, – что мне расхотелось идти к мессе. Мне так редко удаётся побыть с вами, Динни. Поедем лучше в Клифтон и возьмём лодку.

– Да, погода такая, что грех сидеть в помещении.

Они взяли влево, миновали Дорчестер и возле Клифтона выехали к склону извилистой реки. Вышли из машины, наняли плоскодонку, немного проплыли и пристали к берегу.

– Отличный пример того, как осуществляются благие намерения, – усмехнулась Динни. – Намечаем одно, а получается совсем другое, правда?