Бородач отреагировал раньше всех, резко повернувшись на звук выстрела с выискивающим цель автоматом. Петр стремительно попятился, а за доли секунды до прозвучавшей очереди упал на бок. Со стороны это выглядело так, будто его действительно скосили пули. Пока они что-то крушили, дырявили и разносили в щепки под пандусом за спиной Петра, он, почти не целясь, ответил на очередь скупым одиночным выстрелом и откатился в сторону, надеясь, что в темноте его маневр останется незамеченным.

Ориентируясь на яркую вспышку, бородач действительно взялся колошматить свинцом опустевший клочок асфальта. Там словно невидимый отбойный молоток прошелся.

– А-а-а! – протяжно тянул стрелок на одной сиплой ноте, зачем-то пытаясь перекричать дробный перестук своего оружия.

Осыпанный мелким каменным крошевом с ног до головы, Петр вскочил на ноги и совершил короткую перебежку подальше от автоматчика. Но теперь прямо на него из темноты надвигался вояка в майке, который без широкой шинели представлял собой цель столь же сложную, как поставленная торчком швабра или ходячий скелет. Развернувшись к Петру правым боком, он приближался с вытянутым вперед пистолетом и орал с пьяным надрывом:

– Не стреляй в него, Толян! Я вызываю графа на дуэль, мать его за ногу! У нас будет честный поединок!

Свой пистолет тощий вояка держал так умело, словно всю жизнь не расставался не только с шинелью и бутылкой, но и с оружием. Дать ему возможность выстрелить первым означало умереть на месте. Что-то крича страшным, надсаженным голосом, Петр бросился противнику навстречу и открыл беглый огонь по маячащей перед ним майке.

Трижды пистолетный ствол озарился оранжевым, трижды норовисто дернулся в сжимающей его руке, а когда глаза Петра снова обрели способность видеть в темноте, никакой майки перед ним не наблюдалось. Она валялась на асфальте, стремительно пропитываясь черным.

Еще не успев оторвать взгляд от трупа, Петр уже опять падал ничком на асфальт, и это спасло его от нового роя пуль.

Очередь захлебнулась на третьем или четвертом выстреле. Когда Петр поднял голову, бородач, припав на колено, возился со своим автоматом. То ли патрон у него заклинило, то ли неполный магазин требовал срочной замены, выяснять это Петр не собирался. А собирался он просто разнести черепок матерящегося противника к чертям собачьим и обязательно сделал бы это, если бы вдруг не заметил угрозу, нависшую над Элькой.

Она успела уползти довольно далеко, но там ее уже настигал здоровенный парняга с пресноводным именем Карп. Он явно готовился пустить в ход тесак, которым размахивал на ходу, а клинком такой длины человека можно было проткнуть насквозь. Пистолетный ствол в руке Петра стремительно настиг Карпа, на мгновение замер и выбросил в ночь ослепительный клубок пламени.

Петру показалось, что эту пулю он вогнал во врага не с помощью убойного механизма пистолета, а мысленно, настолько точно она попала в цель. Карп, очень не вовремя очнувшийся от своей спячки, рухнул как подкошенный, громко ударившись головой об асфальт. Уже не жилец на этом свете, он безуспешно пытался достать рукой рану между лопатками, словно это могло ему чем-то помочь.

– Все в порядке, Элька! – крикнул Петр. – Потерпи еще немного, я сейчас! Мне уже только с одним справиться осталось!

Бородач в желтой ветровке все еще возился с отказавшим оружием, лязгая то ли затвором, то ли собственными зубами. В своей предыдущей жизни он был кем угодно, только не опытным стрелком и не снайпером.

– Что, страшно? – торжествующе спросил Петр, направляясь к горе-автоматчику. – А людей сжигать живьем не страшно было?

Тот еще раз клацнул своим заевшим оружием и вдруг начал распрямляться, наводя ствол на приближающегося Петра. Это означало, что он снова готов к бою, но Петр не замедлил шаг, а тоже вскинул пистолет, опережая противника на целый стремительный взмах руки. Он не сомневался, что уложит его одним точным выстрелом, потому что успел приноровиться к пистолету, почувствовать его продолжением самого себя. Он даже знал, куда всадит пулю – прямо в центр желтого пятна, которое стояло у него перед глазами.

Холостой щелчок пистолета прозвучал в тишине с пугающей отчетливостью. Вторично нажав на спусковой крючок, Петр добился точно такого же плачевного результата и, похолодев разом, вспомнил, что успел расстрелять все шесть патронов. Бородач, похоже, тоже сообразил, в чем дело. Картинно приложив автомат к правому бедру, он наслаждался растерянностью и беспомощностью противника.

Петр остановился. Смерил взглядом расстояние до желтой куртки, потом остановил глаза на бесполезной железяке в своей руке. Онемевшая, она годилась теперь разве что для того, чтобы запустить ее от отчаяния в вооруженного бородача.

Именно так Петр и поступил. Пистолет, кувыркнувшись в темноте маленьким бумерангом, оповестил об удачном завершении полета отчетливым стуком металла о лобную кость.

– О? – изумился бородач и рухнул на колени.

До него было не больше десяти метров, но Петр, ринувшийся вперед, тоскливо сознавал, что не успеет, а будет валяться через пару секунд прямо в грязной луже, весь продырявленный и уже ни на что не годный.

Когда короткий ствол вскинулся ему навстречу, он все еще бежал, но уже вслепую, зажмурившись, потому что хотел умереть легко, если только это вообще возможно. Он несся вперед огромными прыжками.

Зло застрекотала ожидаемая очередь, но боли не было, и он даже растерялся, понятия не имея, как действовать ему дальше, теперь, когда он убит? Падать лицом вниз? Навзничь? И нужно ли хотя бы вскрикнуть для порядка? Или лучше использовать последние секунды для молитвы?

А когда он открыл глаза, так и не решив, как ему следует умирать, со всех сторон к нему спешили вооруженные люди, зычно приказывая уткнуться мордой в землю и не двигаться… его мать-перемать так и эдак, его самого так-перетак, туда-сюда и обратно:

– Ложись, падла!.. Руки на голову!..

Ошеломленный Петр не успел выполнить команду, и его уложили на асфальт насильно, нанося удары чем попало и куда попало. Пытаясь высмотреть поблизости Эльку, он видел вокруг только несколько пар пинающих его ног, но потом мечущийся луч чьего-то фонарика высветил то, что совсем недавно было бородатой головой его противника. Окровавленные клочья волос перемешались с вышибленными зубами и мозгами, а это означало, что та очередь, которую Петр посчитал роковой для себя, была выпущена кем-то со стороны.

Поудивляться и порадоваться спасению ему как следует не давали. Слепили фонариками, топтались по спине, молотили ботинками по ребрам, а между делом задавали отрывистые вопросы про какого-то худощавого брюнета, телосложения стройного, внешности привлекательной, однако явно чем-то несимпатичного всей многочисленной мужской компании:

– Ты знаешь этого ублюдка? Знаешь? Где он?

– Роман, что ли? – с трудом предположил Петр, воспользовавшись моментом, когда чужие ботинки перестали обрабатывать его внутренние органы. Наверное, заподозрили, что непрекращающиеся пинки не подстегивают мыслительные процессы, а как раз затормаживают их.