В стык между двумя планками изголовья крепко, почти до половины, была воткнута булавка толщиной с кожевенное шило, с округлой, гладкой янтарной головкой.

Несколько долгих мгновений он лежал недвижимо, напрочь забыв и о хозяйке, и обо всех своих мелких досадностях, глядя на прямую длинную иглу без единой мысли в опустевшей вдруг голове; наконец, с усилием приподняв руку, Курт коснулся булавки пальцем, тут же отдернув ладонь в сторону, и рывком выехал из-под кровати, вспрыгнув на ноги и отступив на шаг назад.

Мысли возвращались медленно, с опаской, прогоняя в мозгу сотни причин и десятки имен, отметая их одни за другими: Бруно? бред… хозяйка? чушь… Зачем? на болезнь? но здоров, как конь, ни чиха… на несчастье? Сегодня не везет… однако булавка уже покрылась пылью – вколота давно… с замедленным эффектом?..

– Спокойно… – прошептал он вслух, прижав ладонь ко лбу; в голове вновь вспыхнула знакомая боль – давящая и рвущая, рука подрагивала. – Спокойно, – повторил Курт решительно и, развернувшись, прошагал к двери, войдя в комнату подопечного излишне неспешно и размеренно.

Бруно кинул на вошедшего мимолетный взгляд, обратившись поначалу с недовольством, но, увидя выражение его лица, настороженно нахмурился, поднявшись навстречу и закрыв лежащую на коленях книгу.

– В чем дело? – спросил он тихо, сделав шаг вперед и остановившись, глядя с опасливым ожиданием; Курт помедлил секунду, собираясь со словами и мыслями, и выговорил, произнося четко и негромко:

– В Друденхаус. Быстро.

– «Бегом»? – ухмыльнулся Бруно и тут же стер усмешку, встретившись с ним взглядом.

– Да, – подтвердил Курт все так же не повышая голоса и не меняя тона. – Желательно. Мне нужен Ланц – немедленно. В самом буквальном значении. Если там его нет – направь сюда Райзе, и к Ланцу домой. Бегом.

– Не скажешь, что случилось? – поинтересовался подопечный, и он коротко качнул головой, разворачиваясь к двери.

– Нет. Бегом, Бруно. Я жду у себя.

В комнату Курт вернулся все так же неторопливо, осторожно, без стука прикрыв за собою дверь, и еще долго стоял на пороге, оглядывая узкое пространство пристально и придирчиво, словно увиденное впервые в жизни. В коридоре прозвучали шаги подопечного, дробным топотом затихнув на лестнице, и Курт, будто очнувшись, вздрогнул, вновь вскинув к ноющему лбу руку и прикрыв глаза. Мелькание имен прекратилось, оставив в рассудке пугающую пустоту и безмыслие, и никак не получалось собраться и заставить себя хотя бы сдвинуться с места.

Прихода Ланца он дожидался, стоя у стены в стороне, будто страшась неверным движением спугнуть что-то, что-то переменить в окружающем, будто вся комната была покрыта следами, которые он мог затоптать и стереть.

Явились все – Ланц и Райзе вошли решительно, быстро, Бруно замер на пороге, держа ладонь на ручке двери, глядя с любопытством и явно ожидая, когда его выдворят.

– Войди, – тихо велел Курт, шагнув навстречу и замерев среди комнаты, продолжая болезненно стискивать гудящую голову. – И запри дверь.

– Что горит? Что за conspiratio? – поинтересовался Ланц так жизнерадостно, что боль над переносицей ударилась в кость, точно зубило; Курт наморщился, зажмурившись, и тот понизил голос. – Что стряслось, абориген?

– Сюда, – бросил он коротко, приблизясь к кровати, и кивнул вниз. – Под изголовьем, меж двух верхних планок. Взгляни.

Секунду Ланц смотрел на него непонимающе, с подозрением; наконец неторопливо опустился на корточки у кровати и осторожно лег на спину, с трудом протискивая себя в пыльную тесноту. Несколько мгновений висела тишина, а потом из-под кровати донеслось приглушенное: «ничего себе!».

– Что там у тебя такое? – нетерпеливо спросил Райзе и, подойдя, склонился, упершись в колени ладонями и пытаясь заглянуть. – Неужто домашний дух завелся?

– Помолчи, Густав, – все так же глухо отозвался Ланц и, достав перчатку, натянул ее на ладонь, едва ворочаясь под низкой планкой кровати.

Скрипнуло, кровать дрогнула, и Дитрих все так же с усилием вытянул себя наружу, удерживая покрытую тонкой сетью паутины булавку двумя пальцами на вытянутой руке, демонстрируя ее окружающим.

– Это что? – проронил Бруно тихо.

Райзе подступил ближе, подав сослуживцу руку и подняв его с пола, и, достав платок, накрыл им подставленную ладонь, на которую тот аккуратно положил длинную, в палец, булавку.

– Что скажешь? – хмуро спросил Курт, тоже подойдя и теперь совершенно заслонив от подопечного происходящее; тихо чертыхнувшись, тот прошагал к ним, теперь уже молча заглядывая через его плечо. – Это может иметь касательство ко мне? Или просто какое-то superstitio popularis[120]в исполнении хозяйки? Я, разумеется, припомнил обстоятельства нашего с ней знакомства, но убежден, что ее сын тут ни при чем…

– Не гони лошадей, академист, – пресек его Райзе, бережно, уголком платка, отирая с блестящей иглы паутину. – Хм, не кажется, что воткнута давно – с месяц, быть может…

– Сюда посмотри, – тихо вклинился Ланц, остановив его руку. – Это уже любопытно.

– Да что там такое? – склоняясь ближе, поторопил Бруно, и Курт дернул плечом, оттолкнув его от себя, тоже стремясь рассмотреть, что именно привлекло внимание старшего.

Райзе, придавив булавку к ладони пальцем, осторожно дунул, сметая остатки паутины, и повернул ее за янтарную головку, приглядываясь.

– Забавно, – хмыкнул он тихо, переглянувшись с сослуживцем. – Это не паутина.

– Волос, – констатировал Ланц, и Курт, нахмурясь, непонимающе переспросил:

– Волос?..

– Разойдись, – потребовал Райзе, растолкав их локтями, и подошел к окну, поднеся булавку к свету. – Волос. Точнее, их два. И, что значимо, они не просто прилепились. Привязаны.

– Мои? – уточнил Курт; Ланц уцепил его за локоть, потянув к окну, и, взявши за запястье, поднял руку ладонью вверх.

– Дай-ка фон, – пояснил он, аккуратно взяв длинную иглу за острие и поместив ее на черную кожу перчатки, где и впрямь стало видно два волоска, обвитых вокруг под самой головкой. – Ну, что я могу сказать; по одному волосу различимо скверно, но поскольку они цвета разного, чисто логически можно вывести, что один из них твой – насколько все-таки можно рассмотреть, масть подходит. А вот второй – это отчетливо видно – светлый.

– Сын твоей хозяйки – блондин, верно? – ухмыльнулся Райзе и, скосив взгляд на Бруно, прыснул; тот нахмурился.

– Ваше исследование греческих авторов явно сдвинуло вам крышу, – заявил он свирепо, приглаживая светлую шевелюру. – Это не смешно. Может, твоя графиня, а? Все сходится: блондинка, и сох ты по ней, как пень.

– Стой, Дитрих, я не понимаю, – пробормотал Курт оторопело, – это что же ты хочешь сказать? Lenоcinium?