Пеллегун знал лучше, чем кто бы то ни было, что на королевство действительно напали монстры и что это их нападение было мощным и ужасным: оно чем-то напоминало внезапный морской прилив, сметающий портовые постройки. Однако эта гигантская волна отхлынула назад — как уже бывало в прошлом много-много раз. В архивах королевства хранилось немало сведений о набегах орков на Пограничную область, происходивших еще с незапамятных времен. Эти набеги каждый раз были связаны с различными ужасами, пожарами, насилием, массовыми убийствами. Однако теперь Пеллегуну казалось, что жить здесь, в столице, за крепкими крепостными стенами, за много льё от места недавних кровавых событий, — это самая худшая трусость.

Осмелившись высказать королю свое мнение относительно того, что он думает об этом пассивном ожидании, Пеллегун впал в немилость. Открыто ему об этом, конечно же, ничего не сказали, но под предлогом того, что он был ранен, его отстранили от командования солдатами и поручили ему организовывать какую-то канцелярскую работу — бесполезную и запутанную. Его завалили пергаментами, печатями, прошениями, поступающими из городов и деревень… А еще его всячески восхваляли. Вечером, когда он наконец-таки избавлялся от унылой толпы клерков, являвшихся теперь его «войском», он топил свою тоску в вине, пьянствуя в компании хвастливых и глупых пижонов, играл в азартные игры и приставал к распутным женщинам. И мучился при этом от тоски — и днем, и ночью.

В такой ситуации для него стало приятным развлечением общение с отцом Бедвином, капелланом короля.

Как истинный церковник этот человек являл собой воплощение показной серьезности и ложной скромности, которые очень сильно раздражали принца. Однако Бедвин был человеком образованным, отнюдь не был глупцом, а потому быстро сообразил, что, когда он разговаривает с принцем с глазу на глаз, вести себя в подобной манере неуместно. Если бы ему выпала честь родиться в знатной семье первым, то он стал бы рыцарем. Бедвин же был младшим сыном в этой семье. Вера в Бога была для него чем-то условным, и он считал ее, как он сам признавался Пеллегуну во время своих бесед с ним, лишь инструментом власти. Власть Бога распространялась все шире и шире — как при содействии короля, так и без него, — и скоро, по мнению Бедвина, должна была стать чем-то таким, с чем монархам придется считаться. Во всех его таких заявлениях, несомненно, чувствовались бахвальство, надменность и жажда признания, однако Пеллегун понимал, что с таким вот человеком он вполне может находить общий язык. Им нужно было всего лишь оказывать другу другу почести, которых каждый из них для себя жаждал.

Внимание принца притягивали к Бедвину не только двуличие и амбиции этого человека, но и его недомолвки: неожиданные высказывания, обрывки фраз, намеки, двусмысленные шуточки…

— Как жаль, что король не тратит столько времени, сколько тратите вы, Ваше Высочество, на то, чтобы внимать слову Божьему…

— А вы что, святой отец, в данный момент являетесь Богом?

— Вы насмехаетесь надо мной, Ваше Высочество… Но поняли-то вы меня правильно. Мне очень нравятся наши с вами разговоры, и епископ, с которым я частенько откровенничаю, уверяет вас в своих добрых чувствах к вам и в своей поддержке…

— Поддержке? Поддержке против кого?

— Против превратностей нашей жизни, мой принц. Против всех тех, кто встает на вашем пути… В один прекрасный день вы станете королем. Этот день может настать скоро, а может и не очень скоро. Одному только Богу известно когда!

Этот день теперь казался Пеллегуну таким далеким, как никогда раньше… Король Кер рассердился на него, принца, из-за какой-то его неудачной — можно даже сказать, нелепой — фразы, произнесенной сгоряча. Он, Пеллегун, что-то ляпнул о трусости и о бесчестье, когда ему не разрешили возглавить разведывательный отряд… Глупость, которую он допустил потому, что он был в тот момент немного пьян. Свое мужество король государства Логр не раз проявлял в бою. У Пеллегуна и в мыслях не было подвергать этот факт сомнению. Отец в ответ на эту его фразу промолчал, однако принц заметил в его возмущенном взгляде скрытый упрек, который и раньше жег ему душу незаживающей раной: его ведь отправили в поход во главе целого отряда, а вернулся он из этого похода лишь вдвоем с Горлуа. Все остальные вверенные ему люди погибли. Любому другому пришлось бы отчитываться перед королем, оправдывать свои действия и объяснять, каким это образом ему удалось спастись. Может, потому что его обнаружили раненым и потерявшим сознание, или же потому что он — сын короля, Пеллегуну не пришлось ни перед кем отчитываться, оправдываться, что-то объяснять. Для этого хватило свидетельских показаний Горлуа.

Но ведь он, принц, все-таки сбежал. Он не мог отрицать этого, мысленно разговаривая с самим собой. Однако он предпочел бы умереть, лишь бы только отец не заподозрил его в подобном поступке. Умереть… или убить его, отца.

От этих жутких мыслей его отвлек неожиданно раздавшийся звук рожка. У принца ушло несколько мгновений на то, чтобы узнать этот сигнал, и еще несколько мгновений, чтобы на него как-то отреагировать. Это был сигнал, подаваемый с самой высокой башни, на которой находилась голубятня. Прилетел голубь с каким-то важным сообщением.

Он тяжело поднялся со стула, на котором сидел, провел взглядом по комнате в поисках своей кольчуги и меча на перевязи, а затем передумал облачаться в доспехи и брать с собой оружие и вышел из своей комнаты лишь в штанах и рубахе, ничуть не переживая о том, что о нем могут подумать. Коридоры, впрочем, были такими же пустынными, как и раньше: Пеллегун увидел лишь какого-то слугу, меняющего свечи, и еще одного слугу, несущего воду в кувшине. Они оба, заметив его, прижались к стене, чтобы не мешать ему проходить по коридору, а он не удостоил их даже и взгляда. Эти люди не имели для него ни малейшего значения…

Пеллегун спустился вниз по лестницам, прошел мимо большого зала, в котором все время толпились какие-то сановники, обогнул центральный двор, шагая под навесами, и подошел к входу, ведущему на сторожевую башню. Именно на ней, в верхней ее части, была сооружена голубятня, позволяющая отправлять и получать сообщения более быстрым и более надежным способом, чем при помощи конных посыльных. Звуковой сигнал рожком подавали лишь в тех случаях, когда прибывали особо важные сообщения, отправленные при помощи голубей с красными кольцами на лапках. Такие сообщения имел право прочесть лишь король или его сенешаль. А что сейчас могло быть важным, чем вести о войске монстров? Неужели наконец пришло время отправляться на битву?

Остановившись на середине лестницы, чтобы перевести дух, Пеллегун услышал, что кто-то по ней спускается. Он засомневался, как ему сейчас поступить, однако спускающийся по лестнице человек шел быстро — почти бежал, — и вскоре он уже появился, едва не натолкнувшись в полумраке на принца.

— Ваше Высочество! Нам с вами, похоже, пришла в голову одна и та же мысль…

Этот человек спустился еще на две ступеньки, и в свете, проникавшем через бойницу, стало видно его лицо. Это был Горлуа.

После возвращения из Бассекомба принц и этот его вассал вплоть до сего момента почти не общались. Врачи провозились с ними в течение нескольких долгих дней, а затем Горлуа уехал, чтобы вступить во владение баронским поместьем в Тинтагеле, пожалованное ему королем в награду за то, что он спас жизнь Пеллегуну. Эти два человека были связаны общими интересами, однако их общая тайна была для них уж слишком тягостной для того, чтобы им нравилось друг с другом общаться. После того как раны Пеллегуна зажили, он вызывал к себе новоиспеченного барона лишь два раза: один раз — для участия в охоте, второй — на пир, на который было приглашено несколько десятков человек. Он сделал это только для того, чтобы соблюсти приличия и не дать поползти слухам. Так что эта неожиданная встреча на лестнице была их первой встречей с глазу на глаз за последние несколько месяцев.