— Никогда! — прогремел Шон, и его возглас подхватили все собравшиеся.

— Парламент и страна стоят перед лицом насилия и кровопролития, какое мы считали невозможным.

Больше тишину не нарушали, и Сматс продолжил речь:

— Если правительство и можно обвинить в чем-то, то лишь в том, что оно было не в меру терпеливо и чересчур снисходительно к шахтерам; мы позволили им свободно высказывать их требования. Происходило это потому, что мы прекрасно знали характер народа и уважали права личности и возможность их свободного выражения.

— Это верно, — согласился Шон, и повсюду послышались возгласы:

— Слушайте! Слушайте! Haar! Haar!

— Однако теперь мы понимаем, что подобная терпимость обошлась нам непомерно дорого, и отныне находим ее неприемлемой. — Он помолчал и наклонил голову, а когда снова поднял, его лицо было мрачным и холодным. — Поэтому с этой минуты на всей территории Южно-Африканского союза вводится военное положение.

На долгие мгновения установилась тишина, потом градом посыпались комментарии, вопросы и восклицания.

Даже галереи смятенно загудели, переговариваясь, а репортеры, толкаясь, заспешили к выходу, торопясь добраться до телефона.

Военное положение — крайняя мера и использовалось только однажды: в 1916 году, когда Девет поднял свои отряды и выступил против Боты и Сматса. Со скамей оппозиции неслись протестующие крики, Герцог потрясал кулаками, сверкая стеклами пенсне, другие члены правительства тоже вскочили, выражая поддержку действий премьера. Возгласы председательствующего: «К порядку! К порядку!» — потонули в общем гуле.

Шон Кортни сделал знак Марку на галерее, тот показал, что понял, помог Буре встать, и повел, защищая собой, по дороге с галереи вниз по лестнице.

Генерал ждал их у выхода для посетителей. Он озабоченно хмурился; о его тревоге говорил быстрый поцелуй — он рассеянно чмокнул поднятое лицо Бури и сразу повернулся к Марку.

— Отлично, мой мальчик. — Он сжал локоть Марка. — Идем туда, где можно поговорить.

И через вход для членов парламента он провел их по лестнице под строгими портретами членов Верховного Суда в свой кабинет.

Закрыв дверь кабинета, он усадил Бурю в кресло и сказал Марку:

— Отряд собирается сегодня в десять утра. Я дозвонился до Скотта по его домашнему телефону, он уже действует. Он хороший человек. К этому времени все уже должны быть готовы, нас ждет особый поезд. Все погрузятся и в одиннадцать вечера в полном боевом порядке отправятся в Йоханнесбург.

— А как же мы?

Марк снова стал солдатом и мигом вошел в новую роль. Его место в отряде.

— Мы присоединимся к ним на месте. Мы будем сопровождать премьер-министра и проведем в дороге всю ночь. Ты поведешь одну из машин.

Шон уже за столом начал собирать портфель.

— Сколько мы проведем в дороге? До Йоханнесбурга тысяча миль, сэр, — напомнил Марк.

— Я это знаю, черт побери! — выпалил Шон. — Сколько, ну?

Шон никогда не понимал действия двигателя внутреннего сгорания, и эта нелюбовь сказывалась в том, что он не мог определить время движения, как сделал бы это при поездке на поезде или верхом.

— Приедем не раньше завтрашнего вечера: дорога плохая.

— Проклятые машины! — проворчал Шон. — Отряд на поезде опередит нас.

— Им нужно будет преодолеть всего триста миль, — выступил в защиту машин Марк. Шон хмыкнул.

— Повезешь меня. Пусть жена соберет мою походную сумку, и сам собери ранец. Мы немедленно отправляемся домой. — Он повернулся к Буре. — Ступайте с Марком, мисси. Я немного задержусь.

* * *

Марк надел ранец и подумал о том, насколько увеличилось его земное имущество с тех пор, как он поселился в доме Кортни.

Когда-то все свое добро он мог унести в карманах… Эту мысль прервал стук в дверь.

— Войдите, — сказал он, ожидая увидеть слугу. Кроме слуг, только Руфь Кортни раз в неделю добиралась до этого домика в своих инспекционных обходах, ведя вечную войну с пылью и тараканами. — Пожалуйста, отнесите это в машину, — сказал он по-зулусски, надевая перед зеркалом форменную кепку.

— Одна? — на том же языке спросила Буря Кортни, и Марк удивленно обернулся.

— Вы не должны быть здесь.

— Почему? Мне грозит похищение или надругательство?

Она закрыла дверь и прислонилась к ней, держа руки за спиной, но ее глаза были смелыми и насмешливыми.

— Полагаю, безопасней было бы пытаться похитить осиный рой.

— Как невоспитанно, грубо и оскорбительно, — сказала она. — Вы быстро продвигаетесь. — Она посмотрела на ранец, лежавший на кровати. — Я хотела помочь вам собраться, большинство мужчин в этом совершенно беспомощны. Но, вижу, вы справились. Я могу еще что-нибудь для вас сделать?

— Пожалуй, можно кое-что придумать, — серьезно ответил он, но что-то в его тоне заставило Бурю улыбнуться и предупредить:

— Не слишком ли большой прогресс для одного дня? — Она села на кровать и подпрыгнула. — Боже! Кто напихал сюда кирпичей? Неудивительно, что Ирена Личарс сразу убежала домой.

Ее тон был невинным, но глядела она насмешливо, и Марк почувствовал, что краснеет. Неожиданно многое из того, что его удивляло, разъяснилось, и он задумался, откуда она знает об Ирене. Чтобы чем-то заняться, он поправил край шапки.

— Очень красиво, — сказала она. — Вы будете преследовать только бедных заговорщиков или попрыгаете и на их женах? — И, прежде чем он смог выразить свое потрясение, она продолжила: — Забавно, но я пришла сюда не ссориться. У меня когда-то был другой кот, я его очень любила, но он попал под машину. У вас найдется сигарета, Марк?

— Вы не курите.

Марку трудно было поспевать за ней в разговоре.

— Знаю, но я решила поучиться. Это так шикарно, вы не находите?

Он раскурил сигарету, Буря взяла ее, приняв подчеркнуто соблазнительную позу.

— Как я выгляжу?

— Ужасно, — ответил он. Она потупилась, сделала затяжку на пробу, на мгновение задержала дым и раскашлялась.

— Дайте сюда.

Он отобрал у Бури сигарету. У нее был вкус ее губ. Марк почувствовал боль во всем теле, дикое желание, смешанное с необычной нежностью, какой он никогда еще не испытывал. Сейчас она кажется такой молодой и нежной…

— Это опасно? — спросила Буря, вдруг становясь серьезной.

— Не думаю, мы будем как полицейские.

— Они убивают полицейских. — Буря встала и подошла к окну. — Вид ужасный, конечно, если не любить мусорные баки. На вашем месте я бы пожаловалась. — Она повернулась лицом к нему. — Никогда раньше не провожала мужчину на войну. Что я должна сказать?