Байрон начал искать утешения в карнавальных приключениях. Хотя он скучал без Хобхауса, но зато исчезла скованность, имевшаяся в обществе его благоразумного друга. Уже захваченный весельем карнавала, Байрон 8 января послал Меррею остроумное и смелое стихотворение, смысл которого можно передать так:

А далее Байрон насмешливо писал:

Однако в разгар маскарада и веселья Байрон нашел время, чтобы закончить переписывать поэму «Беппо», и 19 января отправил ее Меррею. Но на следующей неделе он написал, что карнавал по-прежнему продолжается, «и я опять под властью очередной интриги, не знаю точно, с кем или с чем, кроме того, что она страстна и не хочет брать денег, у нее светлые волосы и голубые глаза, что здесь встретишь нечасто, и что я увидел ее на маскараде. Когда она снимет маску, я опять вернусь к нормальной жизни. Хочу наслаждаться своей молодостью до конца и, подобно Августу, умереть стоя».

Неудивительно, что к середине февраля, как только закончился карнавал, Байрон, к своей досаде, обнаружил у себя древнюю болезнь служителей Венеры, которая не беспокоила его со времени пребывания в Греции в 1811 году, когда она перемежалась кровотечениями и лихорадкой, делая переход через Гибралтар мучительным. Байрон писал Хобхаусу, что «Елена да Моста, светская дама, тоже заразилась, но, к счастью для меня, это была первая гонорея, за которую не пришлось платить».

Из-за болезни Байрону пришлось прервать конные поездки, но не светские развлечения. В Сан-Бенедетто звучали оратории Гайдна и Генделя, и время от времени в начале года Байрон регулярно посещал литературный салон графини Марины Бенцони, стареющей красавицы, которая не желала распрощаться с развлечениями юности и иллюзией того, что даже в шестьдесят лет она обладала очарованием, которому не могла противиться вся Венеция и которое делало ее всеобщей любимицей. Когда-то она танцевала с Уго Фосколо вокруг дерева свободы на празднике в честь Французской революции. Она было одета в афинскую юбку с разрезами по бокам и накидку, которая оставляла обнаженной левую грудь. Ламберти сделал ее героиней известной баллады «Биондина из Гондолетты». Кавалер Джузеппе Рангоне отказался от дипломатической карьеры, чтобы служить своей даме, был ее поклонником тридцать лет и наконец женился на ней, когда ей было почти семьдесят.

Когда как-то утром Байрон спросил кавалера о его супруге, тот ответил одним великолепным словом «Rugiadosa» («Свежая»).

Салон Марины был более свободным, чем салон графини Альбрицци, которая тщательно отбирала только служителей литературы. Возможно, поэтому Байрон постепенно перестал посещать графиню. Он разочаровался в Пиндемонте и многих других поэтах, встреченных им.

Вскоре Байрон с новой силой возобновил свои связи с венецианками. Больше всего его восхищали представительницы среднего и низшего классов – их блестящие глаза, бурные страсти, крестьянский юмор. Предаваясь с этими женщинами плотским утехам, он хотел отомстить холодной и расчетливой Аннабелле. Байрон находил удовольствие в естественных утехах, которые некоторым его друзьям и даже Хобхаусу казались слишком примитивными и грубыми. Его любовь к боксу и дружба с «Джентльменом» Джексоном, учителем фехтования Генри Анжело и его приятелями по кабаку, вероятно, проистекала из того же источника, что и пристрастие Байрона к «красивым животным», которых он искал среди итальянок. Но что бы он потом ни рассказывал своим английским друзьям, большинство его связей и даже мимолетные знакомства окрашены в романтические тона. Женщиной, которая больше других поразила его воображение в то время из-за своей жизнерадостности, страстности и красоты, была Маргарита Коньи, жена булочника. Байрон описывал ее как высокую женщину ростом около пяти футов десяти дюймов, с прекрасным телом, «достойным произвести на свет гладиаторов».

Возможно, разрыв с Марианной побудил Байрона искать другое место жительства. Он любил просторные дома, и только привязанность к Сегати могла так долго удерживать его в узких кварталах Фреццерии. По сравнению с Англией дворцы в Венеции были относительно дешевы. Байрон начал переговоры с графом Гритти, но не пришел к соглашению и согласился на палаццо семьи Мосениго, куда и переехал в начале июня[25].

Дворец Мосениго, который Байрон взял в трехгодичную аренду за 4800 франков (200 луидоров, или около 190 фунтов) в год, представлял собой мощное серое здание, реликт времен богатых купцов, расположенное за первым поворотом Большого канала в форме буквы «S», если смотреть со стороны Академии, поблизости от моста Риальто и в нескольких сотнях ярдов от площади Сан-Марко. Третий дворец (все три здания выходили на Большой канал) был построен после 1600 года. У него было три этажа. Первый, сырой и холодный, этаж выходил на пристань для гондол. На втором этаже располагалась огромная гостиная с высоким потолком. Балконы каждого этажа также выходили на канал. Дюжина больших и маленьких комнат давала возможность Байрону принимать гостей и размещать большое количество слуг.

Дополнительной причиной для выбора такого большого дворца было то, что Шелли должны были привезти из Англии незаконнорожденную дочь Байрона. Хотя он и пытался скрыть свои отцовские чувства под циничной бравадой, но сам с нетерпением ожидал прибытия ребенка. До приезда Шелли он весело написал Хобхаусу: «Чиновник может доставить бумаги, которые надо подписать в связи с продажей Ньюстеда, и одновременно может прибыть мой ребенок от Клер. Молю тебя, накажи Шелли хорошенько его упаковать и снабдить зубным порошком, обязательно красным, магнезией, содой, зубными щетками, свинцовым пластырем и какими-нибудь новыми романами».

11 марта Шелли отправились в Италию вместе с Клер и дочерью Байрона, английской служанкой и Элизой, няней-швейцаркой. За два дня до отъезда Клер отнесла ребенка в приходскую церковь Сент Гайлсин де Филдс и окрестила «Кларой Аллегрой Байрон, рожденной от благородного Джорджа Гордона лорда Байрона, ее законного отца, Кларой Мэри Джейн Клермонт». Таким образом она прибавила свое имя к имени, выбранному Байроном, и оставила потомкам запись о своих отношениях с ним.

4 апреля Шелли прибыли в Милан в надежде, что Байрон присоединится к ним, но он не хотел уезжать из Венеции. Шелли, возможно по подсказке Клер, написал Байрону письмо, приглашая его присоединиться к ним на озере Комо, где они искали дом на лето. Однако у Байрона не было желания на берегах озера возобновлять связь, которая омрачала его воспоминания о Женеве. Он попросил прислать ребенка в Венецию вместе с няней. Шелли вновь написал ему с повторным приглашением, чтобы «уменьшить горе Клер, когда она увидит своего ребенка, отданного вам… Вы не настолько слабовольны, чтобы доброе отношение и несколько ласковых слов могли бы окончательно смягчить вас».