В сентябре 1905 года Гершуни перевели в новую тюрьму, где заключенные могли общаться друг с другом. Он встретил легендарных ветеранов-народовольцев (Лопатина, Морозова), сидевших уже больше двадцати лет, узнал что-то (не всё) о происходившем в это время в стране. После 17 октября режим заключения резко улучшился: заключенным теперь ежедневно давали по полбутылки молока, выдали душистое мыло и, главное, предоставили свидание с родными, чего прежде не водилось.

В начале 1906 года Шлиссельбургская тюрьма закрылась, а Гершуни отправили на каторгу в Новый Акатуй, в Забайкалье. Там Григорий Андреевич встретился с товарищами, террористами своего поколения — с Мельниковым (но их уже и так надломленные отношения в Акатуе испортились окончательно, в том числе из-за мельниковских обвинений в адрес Азефа), с Карповичем; подружился с Петром Сидорчуком — украинцем-интернационалистом, сражавшимся, как Блинов, с погромщиками в Житомире. Было в тюрьме и женское отделение — там сидели, между прочим, Спиридонова и Каплан. Гершуни читал товарищам по заключению, а заодно и охране лекции (по политическим вопросам и по микробиологии) и вообще, разумеется, пользовался большим авторитетом.

В 1906 году обстановка в Акатуе была вольная, совсем не каторжная. Заключенные свободно расхаживали по острогу, «под честное слово», большими компаниями с одним конвоиром ходили в соседнюю деревню и в лес на прогулки.

Гершуни дважды пытался бежать. Как вспоминает Спиридонова, «…он ушел бы из тюрьмы вместе с другими товарищами на метеорологическую станцию за воротами, там в пустынном лесу произошло бы нападение на конвоира, которого связали бы, заткнули платком рот (сколько было уговоров и предупреждений от Г. А., боявшегося раздавить клопа, о неповреждении хотя бы самомалейшем этого конвоира) и продержали бы в кустах, пока Г. А. не уехал бы на заранее приготовленных лошадях. Два раза выходил Г. А., два раза ждали его лошади и приехавшие из Читы товарищи в кустах, и оба раза они не умели приурочить свое внезапное появление к назначенному времени».

Кто были эти товарищи — неизвестно.

К осени, после назначения Столыпина, режим резко ужесточили. И именно тут-то эсеры решили устроить бывшему руководителю Боевой организации побег.

С побегом этим тоже много неясного. Кто занимался его подготовкой в партийном центре в Финляндии и на месте, в Забайкалье? Из воспоминаний Чернова и самого Гершуни это неясно. Многие приписывают инициативу Азефу. В любом случае не знать об этом проекте член-распорядитель БО не мог. Знал и участвовал. Между тем все это происходило как раз во время «медового месяца» в отношениях Азефа и Герасимова.

Гершуни бежал 13 октября.

Побег был устроен эффектно, просто… и немного забавно. Одной из тех собственно каторжных работ, которыми занимались акатуйцы, являлась засолка капусты. Вот в капустную бочку вождя БО и посадили. Благо он, не в пример своему преемнику, был низкоросл, тонкокостен и худощав.

«Проверчены два отверстия, полускрытые обручами: через них пойдут две резиновые трубки для дыхания спрятанного. Сверху, над головой, защитные приспособления. Прямо на голове — железная тарелка, обернутая кожей. Это на всякий случай: бывает, что от чрезмерного рвения какой-нибудь страж ткнет в щель туповатой шашкой и поворочает ею туда и сюда. Бочка была поднята в 8 часов утра и отнесена в поселок в подвал.

В подвале его должен был встретить „свой“, но вокруг входа в подвал что-то долго ходили „чужие“, и тому пришлось выжидать, пока все успокоится. Но, если под открытым небом поступление воздуха через резиновые трубки еще как-то шло, в спертом воздухе подвала оно как будто почти совсем прекратилось. Сколько пришлось Гершуни ждать — он уже не отдавал себе отчета. При всем своем терпении, силе воли и выносливости он задыхался и был уже на границе обморока. Прибег к ножу, но неудачно: через прорез потек на лицо, в нос и рот капустный сок, изо рта вывалились трубки. Последним отчаянным напряжением, захлебываясь солоноватой влагой, упираясь головой в покрышку и пытаясь выпрямиться во весь рост, Гершуни продавил наконец выход головой, едва отдышался. К счастью, тут подоспела обещанная помощь „своего“»[235].

Сам Гершуни прибавляет, что для подкрепления сил после капустной бочки ему была дана с собой «бутылка вина с эфиром». Интересная и разнообразная жизнь была у царских каторжников!

На перекладных подкрепившего силы эфиром Гершуни доставили на ближайшую железнодорожную станцию, где он переоделся в цивильную одежду, взял в кассе билет и сел на поезд.

Естественно, была объявлена тревога, говоря современным языком, «план-перехват», но он не сработал, потому что полицейские досматривали только поезда, идущие на запад. Мысль о том, что Гершуни может отправиться во Владивосток, куда добираться гораздо ближе, никому не пришла в голову.

После посещения Японии и триумфального турне по Северо-Американским Соединенным Штатам с 180 тысячами долларов (350 тысячами рублей) собранных пожертвований революционный герой объявился в Европе.

Азеф сумел пообщаться с Гершуни первым из эсеровских вождей. Приезд бывшего вождя БО на съезд обставили с большой таинственностью. В Германии (в Гамбурге?) его встречал И. А. Рубанович, который должен был переправить его в Финляндию и передать Натансону. Гершуни собирался принять участие во II съезде ПСР в Таммерфорсе (Тампере).

Но на гамбургской пристани Рубанович, к своему неудовольствию, встретил Азефа. Тот узнал о приезде Гершуни от его жены. Гершуни и Азеф несколько часов беседовали наедине в каюте. Обо всех событиях в Боевой организации и вокруг нее, о нынешней ситуации и о планах на будущее Григорий Андреевич услышал сначала в азефовском изложении.

Выступление Гершуни на съезде (13 февраля) было, конечно, триумфальным. Вот как описано это в некрологе революционеру, опубликованном несколько лет спустя в газете «Знамя труда»:

«…Большинство съезда, приветствуя Гершуни как легендарного героя, отнюдь не думало встретить в нем политического мыслителя, ориентирующегося в новых, бесконечно-сложных жизненных отношениях, без него сложившихся, знакомых ему лишь с чужих слов. Товарищи ждали Гершуни — террориста и агитатора, перед ними выступил могучий оратор, истинный социалист-революционер с широким и проницательным взглядом на политическую жизнь, мыслитель и боец, политический вождь и агитатор в одно и то же время»[236].

О чем же говорил Гершуни?

Дело в том, что на съезде обсуждался вопрос о политике в отношении 2-й Государственной думы. Выборы уже прошли, эсеры их фактически не бойкотировали и добились хорошего результата (свыше 50 мест). Теперь вопрос шел о том, как быть дальше: создавать ли в Думе отдельную фракцию и прекращать ли на время парламентской сессии террор.

Умеренное крыло (Чернов) отвечало на оба вопроса положительно. Радикалы, и прежде всего Слетов и «бабушка», выступали с противоположной позиции. Они по-прежнему верили в восстание, как и в 1904 году, уповали на боевые дружины и аграрный террор, а русский парламентаризм презирали. Один делегат призывал депутатов-эсеров в первый же день зачитать заявление о бессилии Думы и покинуть заседание. Другой, Н. С. Русанов, считал, что надо на время заседаний Думы усилить террор, опираясь на местные комитеты.