Высокомерие заморского гостя тоже выводило из себя старожилов лесного бункера. Однажды они напрямик сказали ему: «Командовать да покрикивать на нас ты еще молод. Сам-то небось мелкой дрожью затрусишься, когда выйдешь на дорогу да повстречаешь первого милиционера».

Они ошибались: трусостью Шпилевский не грешил. Самое же главное, ему нечего было опасаться встреч со знакомыми, чего так боялись лесовики, изрядно нашкодившие по всей округе. Его здесь абсолютно никто не знал.

Казимир попросту плюнул на своих одичавших соратников, выбрался вечером один из леса в одежде монтера, а к сумеркам был у заветного моста через реку. Здесь он понаблюдал с полчаса за пожилым постовым из военизированной охраны и убедился, что тот никак не реагирует на проходящие машины, а глядит на воду или отсиживается в будочке. Тогда Казимир пошел прямо к постовому. Тот увидел монтерские «когти» и пояс, приветливо улыбнулся, но удостоверение все-таки спросил.

Больше он ничего не спросил и беззвучно полетел в воду со сломанными шейными позвонками. А диверсант установил одну мину прямо под сторожевой будкой, вторую в теле главной опоры, куда спустился с помощью тех же «когтей», третью — у противоположного въезда на мост. Срок действия часового механизма — полчаса. За это время Казимир «проголосовал» перед самосвалом, идущим в Клайпеду, ровно через тридцать минут затылком воспринял эхо далекого взрыва и попросил остановить машину у первого хутора.

Самосвал и все другие автомашины вскоре станут осматривать на шоссе разные спецслужбы. Фигура монтера с инструментом наверняка уже известна на дороге. Поэтому Казимир закопал робу и «когти» в копну сена, а сам нахально остался сидеть на бровке в спортивном костюме и кедах и принялся завтракать бутербродами и колбасой. Трижды подлетали к нему мотоциклисты для проверки документов и столько же раз он предъявлял безупречно изготовленный студенческий билет Гродненского пединститута. Один дотошный проверяющий поинтересовался:

— В общежитии живете на улице Ожешко?

— Нет, у хозяйки. На Подольной.

— А, знаю, бывал. Около пивзавода.

— Да не около, — улыбнулся Казимир. — Мой восемьдесят седьмой номер как раз в другом конце улицы.

Когда суматоха на шоссе стихла, он приехал на попутке в Клайпеду, зашел, как и положено студенту-туристу, в городской и портовый музеи и вот тут впервые ощутил, как плохо не иметь явки в незнакомом городе. Клайпеда вообще не входила в его маршрут, и он знал, что от руководства ему здорово попадет за самодеятельность, но уж слишком тянуло его море как единственный путь к возвращению на берега Шотландии.

Да, связи и явок не было, но были деньги. Двадцать тысяч рублей лежали в целлофане между двойными стенками фляги, под стельками кедов, в рукоятке складного ножа. И он нашел им применение в портовом районе, где немало болталось в те годы всякой сомнительной публики. На дне рыболовного баркаса его вывезли за пределы территориальных вод…

Начальству он доложил, что «шоссейное» задание выполнил и готов справиться с десятком подобных дел, но пусть его уволят от сотрудничества с типами, подобными обитателям бункера.

Что ж, агент-одиночка тоже предусмотрен штатным расписанием разведслужб. К этой роли и стали в дальнейшем готовить Шпилевского. Но на экзамене балл был все-таки снижен — за самовольство в контрольной прибалтийской акции.

Тем не менее Казимир по-прежнему находился в фаворе, и следующему его заданию придавалось особое значение. Пришлось даже обратиться к услугам американской разведки, поскольку ячейки агентурных сетей в данном случае переплелись…

Богиня на парном молоке

Август — по-белорусски «жнивень». Жнут хлеба. Но бывает, что в первой декаде месяца уже заканчивают уборку: все зависит от щедрости солнца и количества дождей. Нынешнее лето выдалось, что называется, милостью Божьей. С мая по июль стояла ровная жаркая погода, в меру перемежаемая теплыми грозовыми дождями без сильных ветров и града. Густые хлеба поспели невиданно рано, и еще двадцать пятого июля в Красовщине справили «зажинки» — сжали первый сноп и по вековой народной традиции водили вокруг него хороводы. Потом сноп установили в колхозной конторе.

А сейчас он ожидал для себя напарника — последний сноп урожая. Подошли «дожинки». Отметить их широко решили по нескольким уважительным причинам. Колхоз «Партизанская слава» первым в районе провел зимой укрупнение и первым собрал сейчас хлеба с площади почти в пятьсот гектаров. На широких массивах оказалось удобно применить новейшие приемы земледелия, например, подкормку посевов с самолета. Из многих деревень приходил народ смотреть, как сыплют с неба на поле юркие «кукурузники» разноцветные минеральные удобрения. Самое же главное, контрольное взвешивание показало немыслимый прежде в здешних местах урожай: по двадцать центнеров зерна с гектара. Сто двадцать с половиной пудов — такое и не снилось мужику-единоличнику.

…Председатель колхоза Иван Григорьевич Мойсенович и члены правления в пятницу третьего августа сидели в конторе, обсуждая план проведения праздника. Ожидались многочисленные гости. Товарищи из обкома и облисполкома должны были вручить колхозу переходящее Красное знамя. Не исключался приезд самого секретаря обкома — человека в республике легендарного, отважного героя подпольной борьбы в Западной Белоруссии в предвоенные годы. Его имя было известно любому крестьянину. Подвиг этого человека, казнившего своей рукой подлого провокатора прямо на судебном процессе в Вильно, где тот давал показания против арестованных коммунистов, прогремел тогда по всему миру. И мир поднялся против смертельного приговора, вынесенного судом тяжело раненному и схваченному у здания суда отважному революционеру. Белопольские власти не посмели казнить патриота, а приход Красной Армии в тридцать девятом году избавил его от пожизненной каторги.

Хозяева колхоза сбились с ног в своих многочисленных и радостных заботах. Намечалось, что после митинга все участники отправятся на поле, где лучший комбайнер скосит последнюю делянку ржи, и зерно из его бункера ляжет в ярко украшенный кузов автомашины.

К этому торжественному моменту оркестр местной средней школы уже целую неделю разучивал разные марши, чем доводил деревенских петухов до умопомрачения: самостоятельно они уже не кукарекали, а обязательно ждали сигнала трубы и только тогда горласто включались в общую репетицию. Троих петухов уже прирезали из-за безнадежной испорченности.

Предметом гордости оркестрантов был новенький саксофон, но директор школы временно запретил его употребление. По жалобе заведующего фермой. Дело в том, что саксофонные рыдания угнетающе действовали на племенного быка Геринга. Он скорбно ложился на подстилку, начинал мелко вздрагивать всей тушей и вообще надолго терял всякую форму вожака коровьего стада.

Колхозные комсомольцы были здорово обеспокоены неуправкой в клубе. Здесь пока не висело ни одного приличествующего моменту лозунга. Не было и приветственных транспарантов над въездной аркой у парома