Шлюп вернулся только дней через десять, привезя капитана Эйвери. Теперь, когда мы все соединились, общий итог оказался таков: у нас было два корабля и шлюп, на которых находилось триста двадцать человек, что было недостаточно для этих судов, так как для одного только большого португальского военного корабля требовалось экипажа около четырехсот человек. Что же до наших пропавших, а теперь найденных товарищей, то общее их количество равнялось ста восьмидесяти или около того. А у капитана Эйвери было приблизительно триста человек, из коих десять плотников, главным образом снятых с призов. Короче говоря, вся сила, которой располагал капитан Эйвери на Мадагаскаре в 1699 году или около того, сводилась к нашим трем кораблям, поскольку своего корабля он, как вам известно, лишился. А людей в общей сложности у нас никогда не бывало больше, чем тысяча двести человек.

Приблизительно месяц спустя после того, как все наши экипажи соединились, мы согласились – поскольку Эйвери был без корабля – разместиться всем нашим на португальском военном корабле и на шлюпе, отдав капитану Эйвери и его экипажу в полное их распоряжение испанский регат со всей оснасткой и оборудованием, пушками и боевыми припасами. И так как они были безмерно богаты, то заплатили нам за это сорок осьмериков.

Затем мы стали обсуждать, что нам теперь предпринять. Капитан Эйвери, нужно отдать ему справедливость, предложил нам построить здесь городок[108], устроиться на берегу, возвести укрепления и фортификационные постройки. Богатств у нас было достаточно, причем мы могли бы увеличить их, стоило только захотеть, и мы, поселившись здесь, могли бы с успехом бросить вызов всему миру. Но мне удалось убедить капитана, что это место небезопасно для нас, если мы будем продолжать промышлять набегами, ибо тогда все нации Европы, во всяком случае этой части света, постараются уничтожить нас без остатка. Если же мы решим жить здесь в уединении и как честные люди, бросив пиратские дела, тогда, понятно, можем устроиться и поселиться где вздумается. Но в таком случае, сказал я ему, самое лучшее будет столковаться с туземцами и приобрести у них кусок земли где-нибудь в глубине острова, на судоходной реке, по которой смогут ходить для развлечения лодки, но никак не корабли, могущие угрожать нам. А устроившись, завести скот – коров и коз, которыми кишит эта страна, – и тогда зажить здесь не хуже любого мирного обывателя. Я признал, что считаю это лучшим исходом для тех, кто хочет бросить пиратство и успокоиться, но одновременно с этим не желает возвращаться на родину и лезть в петлю, то есть рисковать.

Капитан Эйвери, хотя открыто и не заявлял, к чему больше склоняется, пожалуй, все же был против моего предложения поселиться в глубине страны. Более того, ясно было, что он поддерживает мнение капитана Вильмота, что нужно устроиться на берегу и в то же время не прекращать набегов. Так они и порешили. Но, как я узнал впоследствии, приблизительно пятьдесят человек из их людей отправились вглубь страны и там обосновались. Не знаю только, там ли они теперь и сколько их осталось в живых. Но думается мне, что они еще там, и число их увеличилось значительно, ибо, как говорят, среди них есть несколько женщин, хотя и немного. Дело в том, что они впоследствии пленили направлявшееся в Мочу голландское судно и захватили на нем пять женщин и трех или четырех девочек-голландок. Три из них вышли замуж за некоторых из наших и отправились с ними жить на новой плантации. Но об этом я знаю только понаслышке.

Итак, по мере того как мы проводили здесь время, я заметил, что наши все сильнее расходились в мнениях. Одни были за то, чтобы идти одним путем, другие – другим, и под конец я начал бояться, что они разделятся и может оказаться, что нам не удастся набрать людей в количестве, достаточном для того, чтобы управлять большим кораблем. Поэтому я, застав капитана Вильмота наедине, принялся говорить с ним об этом, но вскоре обнаружил, что он склонен оставаться на Мадагаскаре и, так как на его личную долю приходилось большое количество добра, втайне подумывает о том, каким бы путем пробраться на родину.

Я принялся доказывать невозможность этого и указал на опасности, которым он может подвергнуться: он попадет на Красном море в руки воров и убийц, которые ни в коем случае не дадут такому, как у него, богатству выскользнуть из рук, или окажется в руках англичан, голландцев либо французов, которые наверняка повесят его как пирата. Я рассказывал ему о путешествии, которое совершил с этого места к Африканскому материку, и о том, сколько пришлось пройти пешком.

Но ничто не могло разубедить его в намерении отправиться на шлюпе в Красное море, высадиться там, посуху пройти в Великий Каир, расположенный не далее чем в восьмидесяти милях, а оттуда, по его словам, из Александрии можно уплыть в любую часть света, куда угодно.

Я указал на опасность, в сущности, на невозможность пройти через Мочу и Джидду[109], не подвергаясь ответному нападению, если пробиваться силой, или не подвергаясь грабежу, если идти мирно. Все это я излагал так усердно и убедительно, что под конец, хотя он и не пожелал меня слушать, ни один из его людей не согласился пойти с ним. Они сказали, что пойдут под его предводительством куда угодно, но этот путь означает вести себя самого и их на верную смерть, без всякой возможности избежать ее или как-то повлиять на исход дела. Капитан, очевидно, рассердился на меня и даже сказал несколько крепких слов. Но я возразил, что даю советы ради его же пользы, и если он этого не понимает, то вина в том его, а не моя, что я не запрещаю ему уходить и не пытаюсь отговаривать кого бы то ни было идти с ним, хотя этот путь ведет к гибели.

Как бы то ни было, горячую голову не скоро остудишь. Капитан так распалился, что покинул наше общество, с большей частью экипажа перешел к капитану Эйвери и порвал с нами, забрав всю нашу казну, что, кстати, было не очень честно с его стороны, так как мы договаривались делить все барыши независимо от того, велики они или малы, здесь их участники или отсутствуют.

Наши немного поворчали на это, но я успокоил их, как мог, и сказал, что нам легко добыть столько же, стоит всего лишь усердно взяться за дело. Капитан же Вильмот сам положил дурной почин, ибо после того, как он себя повел, никто не будет делить с ним добычу. Этим случаем я воспользовался для того, чтобы склонить их к своим дальнейшим планам – обшарить восточные моря и попытаться разбогатеть не хуже господина Эйвери, который действительно нахватал огромных богатств, хотя и вдвое меньше того, что рассказывали об этом в Европе.