– Они худые, Надя. Посмотри, какие они худые.

– Худые, говоришь? Посмотри на меня. Я тоже худая. Я очень худая. Но я же не умираю с голоду. Они не умирают, Майки.

– Не расстраивайся, детка.

– Я расстроена, Майки. Я очень расстроена. Мой народ не умирает. И я расстроена.

Мы вышли на поляну, окруженную хижинами. Надя Симпсон была в мягких кожаных сандалиях со шнурочками, которые обвивали ногу до колена. На ней был очень короткий саронг из шкур животных, с неровным подолом, полностью открывающий длинные шоколадные ноги. Волосы были зачесаны высоко наверх и заколоты костью.

– Это тоже твоя знаменитость? – спросил О'Рурк, в ужасе вытаращившись на меня.

– Эти люди голодают, детка, – ободряюще произнес Майки. – Они очень хотят есть.

– Голодают? Хотят есть? Я тоже хочу есть, Майки. Я очень хочу есть. Я даже нормально не позавтракала. Я тоже голодна, Майки.

Надя и Майк стояли к нам спиной. На другой стороне поляны собралась группа африканцев и разглядывала Надю. Пухлая белая женщина в больших очках в золотой оправе и мокром костюме цвета хаки сидела на корточках и фотографировала ребенка. Рядом с ней стоял Абдул Джербил из штаба Отдела безопасности в Сидре. Должно быть, Надю привезли в Сидру на самолете. На Абдуле была темно-зеленая униформа, а не джеллаба, как обычно, но он все так же щеголял прической клоуна Коко. Он злобно тыкал рукояткой пистолета, разгоняя толпу. У открытого чемоданчика, до краев набитого косметикой, со скучающим видом сидела белая девушка в леггинсах и узкой белой футболочке, открывающей пупок.

Женщина в мокром костюме выпрямилась и застенчиво взглянула на Надю и Майка.

– Надя! – позвала она. – Надя! Надя угрюмо повернулась.

– Ты же любишь детей, правда, Надя? – спросила она. – Не хочешь взять одного из этих малышей на руки? Ради меня, Надя? Возьмешь? Тебе не кажется, что пора подарить малышам их заботливых медведей?

Майк де Сайке достал маленький флакончик аэрозоля и стал обрызгивать Надю, готовя ее к съемке.

Послышался гортанный, булькающий смех. Краем глаза я увидела знакомую фигуру в белой джеллабе – Мухаммед следил за приготовлениями и улыбался во весь рот.

– Куда мы идем. Майки?

– В больницу, детка.

– В больницу? Там, наверное, противно, да? Вся процессия – Надя, Майки, Абдул Джербил, визажистка, фотограф из журнала “Хей!” и зеваки из деревни поплелись по тропинке. О'Рурк, Мухаммед и я пошли следом.

– Мне нужно в больницу. Я плохо себя чувствую, Майки. Кажется, меня сейчас стошнит.

– Тебя не стошнит, детка. Не стошнит. Я не позволю, чтобы тебя стошнило.

– Ты говоришь, что не позволишь, чтобы меня стошнило. Майки? А меня стошнит. Но подожди, подожди минутку. – Лицо Нади просияло. – Если меня сейчас стошнит, люди смогут больше узнать о Намбуле!

– Верно, детка. Они всё узнают о Намбуле. Ты всё понимаешь, детка. Наконец-то ты всё поняла.

– Это для меня так важно, Майки, понимаешь? Здесь все по-настоящему, не то что в Лондоне. Здесь всё по-настоящему.

– Чудесно, детка, просто чудесно.

При ходьбе саронг у Нади задрался так высоко, что тугие очертания ее ягодиц уже показались из-под подола. Мухаммед внимательно разглядывал ее сзади. Он уже отлично приспособился передвигаться на одной ноге, опираясь на палку.

– Ноги этой женщины в больнице не будет, – сказал О'Рурк.

– Но доктор, вы же сами говорили, что пациентам полезно отвлечься и повеселиться, – захихикал Мухаммед.

– Но не таким способом, – сказал О'Рурк, не сводя глаз с Нади. – Это унижение достоинства беженцев.

– Но я тоже беженец и ощущаю, что резко пошел на поправку с того самого момента, как увидел эту женщину, особенно вот эту кость у нее в волосах, – сказал Мухаммед. – Я будто заново родился.

– Не думаю, что у нас есть выбор, – вмешалась я. – Если Отдел безопасности разрешает ей бродить по лагерю, значит, ей можно бродить по лагерю.

– Представь себя на моем месте, – угрюмо произнес О'Рурк.

– А мне она нравится, – сказал Мухаммед, с любопытством глазея на Надины ягодицы.

– Похотливый осел, – обозвала я его. – Я привезла тебе “Гамлета”. Это отвлечет тебя от низменных помыслов.

– Ты не забыла, – произнес он, взяв мою руку. – Не забыла. Какая ты добрая.

Книга была у меня в сумке. Полное собрание сочинений в кожаном переплете. Но я не хотела вручать подарок здесь. Меня тронула за руку какая-то африканка. Она протянула мне сверток ткани и показала пальцем на Надю, похлопав себя по бедрам, потом дотронулась пальцем до рта – жест, означающий голод и бедность. Я развернула сверток. Это было платье. Женщина снова встревоженно посмотрела на Надю и сказала что-то на кефти. Я ничего не поняла. Мухаммед расхохотался.

– Она думает, что Надя очень бедная, раз носит одежду из шкур животных, едва прикрывающую тело. Хочет подарить ей это платье. Это ее лучшее платье. Она говорит, что если Надя придет к ней домой, то она ее накормит.

Он что-то сказал женщине. Она выслушала и тоже начала хохотать, громко ухать, хлопать себя по лбу и хвататься за живот, согнувшись пополам. Она поделилась веселой историей со всеми стоявшими рядом, и те тоже схватились за животы.

– Я сказал ей, что Надя очень богата, а богатые женщины с Запада любят одеваться как беженки.

Наверное, Надя думает, что африканки одеваются именно так, – сказал Мухаммед.

– Очень смешно, – сказал О'Рурк. – Но я остаюсь при своем: ноги этой женщины не будет в больнице.

Он нагнал процессию и зашагал рядом с Абдулом Джербилом. Я слышала, как он сердито говорит что-то на кефти.

– Биррра белли бра. Виббит.

– Донгола фнирра.

– Синабат. Фнаррабут. Воп.

Женщина из журнала “Хей!” начала нервничать из-за освещения. Из-за облаков солнца не было видно, но через час должно было стемнеть. Когда мы подошли к больнице, я увидела, что рядом с моим джипом припаркован еще один. Я взмолилась, чтобы это был Генри, а не кто-нибудь из “Звездного десанта”. О'Рурк и Абдул Джербил все еще горячо спорили на кефти у входа в больницу.

– Ребята, больше ждать нельзя. Я теряю свет, – сказала женщина-фотограф, прорываясь вперед. – Шари, подойди сюда, детка. Припудри ее.

Надя, Майк, фотограф и визажистка направлялись ко входу в больницу. О'Рурк и Джербил спорили и не видели их. Я бросилась вперед и попыталась остановить их.

– Майки! Что она здесь делает? – Увидев Кейт Форчун, Надя сбилась на американский акцент.

На низкой деревянной кровати у самого входа в больницу сидела Кейт в тюрбане персикового цвета. В каждой руке она держала по умственно отсталому ребенку. Фотограф из “Ньюс”, лежа на полу, смотрел в объектив. Мать третьего ребенка держала его под немыслимым углом, прямо над коленями Кейт.