В 1867 году для Сингапура началось новое летоисчисление.

Наконец-то в Лондоне не только вняли жалобам и требованиям коммерсантов, но и провели одно решение. С 1 апреля Сингапур становился колонией короны, теперь не только равноправной с Калькуттой, но и равноценной и прежде всего независимой. Управляемой губернатором, который впредь назначался не Бенгалией, а Вестминстером, при поддержке собственного кабинета как для законодательства, так и для исполнения законов.

Отводок пустил в морское дно собственные корни, обрубив некогда питающие, а затем все более удушающие воздушные корни материнского растения. Новый драгоценный камень засверкал в золоте британской короны. Хотя и маленький, конечно, и не такой чистой воды, как весомый бриллиант огромной Индии, но не менее гордый; сапфир, который победно направлял свое синее, как небо и море, сияние навстречу своему будущему.

Поразительно быстро торговля оправилась после кризиса. Вольный порт Сингапур был слишком важным, имел слишком удачное расположение, чтобы без него могли обойтись в Юго-Восточной Азии, а окончание Гражданской войны в США и конец Тайпинской революции в Китае поспособствовали тому. В Нью-Харборе только что возник второй сухой док, который должен был облегчить, а главное, ускорить разгрузку и погрузку товаров на большие новые пароходы, тогда как на реке Сингапур, безнадежно забитой сампанами и тонг-кангами, все это требовало больше времени.

Открытия Суэцкого канала ожидали с нетерпением. Еще не знали, чем он обернется для Сингапура – благословением или проклятием. Уверенность была только в одном: этот канал, соединяющий Средиземное море с Красным, изменит мир.

После десятилетий, когда над островом отшумели, словно тайфуны, тревожные времена, Сингапур поглядывал на спокойное, мягко волнующееся море, над которым с голубого неба улыбалось солнце.

Новая эра наступила и в Л’Эспуаре: ежедневную работу теперь исполнял почти полностью сменившийся штат прислуги.

Яти хотя и с тяжелым сердцем, но прислушиваясь к нужде своих усталых костей, удалился на покой, и его сменили двое молодых мужчин. Пожилой бой Один вернулся на родину в Китай, бой Два заступил на его должность, а свою передал бою Три, при котором проходил обучение новичок бой Четыре.

После смерти Ах Тонга Семпака недолго оставалась в Л’Эспуаре. Через несколько дней после похорон она собрала свои вещи и накопления, получила от туана Финдли изначально обговоренное выходное пособие и после трех десятилетий услужения семейству Финдли вернулась в родную деревню. На место Семпаки заступила Картика, сохранив, однако, за собой обязанности няньки своей ненаглядной Джо. В помощь ей поступила юная Марни, стройная и хорошенькая, как лилия долин, и столь же радостная и расположенная к болтовне, сколь и работящая.

Не беспокойся, мэм Георгина! – твердым голосом заверила ее Картика относительно перемен в доме. – Я-то никуда не денусь, останусь при тебе, при обоих туанах и при Путри! Что мне делать-то на материке. Привязать себе к ногам гири замужества, чтобы муж помыкал мной и просаживал наши деньги ни петушиных боях? Нет, мэм Георгина, это не то, чего бы я хотела от жизни. Здесь у вас другое дело, мне тут хорошо.

Это действовало благотворно – встречать в доме ее знакомое лицо и лица двух старых боев, постепенно привыкая к новым.

– Колония короны. – Гордон Финдли помотал головой и тщательно сложил газету «Стрейтс таймс». – Сингапур – колония короны.

Нельзя было не услышать в этих словах гордости, нельзя было не увидеть ее в его довольной ухмылке; в конечном счете именно такие коммерсанты, как Гордон Финдли, и сделали Сингапур тем, чем он был сегодня.

Он отложил газету на чайный столик и откинулся на стуле. Положив руки на подлокотники, смотрел в сад, где новые садовники Джебат и Джохан копошились хотя и усердно, но все еще бестолково; в отличие от Ах Тонга они предпочитали жить в своем кампонге, не переселяясь в жилище для прислуги этого дома.

– Мы об этом и мечтать не могли, – тихо сказал он. – Когда приехали сюда.

Мы. Он имел в виду торговцев первого и второго «призыва», давних спутников и конкурентов, из которых не осталось почти никого. Большинство передали свои предприятия в руки молодым и вернулись на старую родину, многие за это время умерли – кто здесь, кто в Великобритании. Так много было в последнее время объявлений о смерти и некрологов в английских и шотландских ежедневных газетах, которые Гордон Финдли регулярно выписывал. Так много было похорон, на которых присутствовал он на новом кладбище на Букит Тима-роуд.

Смерть Ах Тонга глубоко его тронула, Георгина это знала, а также смерть Аниша, которого он знал еще дольше. Уже больной и слабый, Аниш хорошо обучил преемника, но Гордон Финдли все равно жаловался, что у Селасы еда, хоть и приготовленная по рецептам Аниша, получается слишком малайской, а не индийской, и слишком мало сахара было в сладостях.

Печаль по понесенным потерям была его способом отметить перемены времени. Смену его поколения на поколение более молодых.

Георгина с улыбкой поднимала глаза от книги и разглядывала отца – не без тревожного тянущего чувства в груди.

Жизненные бури и годы, которые в последнее время наваливались тяжелее, чем прежде, еще больше согнули эту высокую, но уже обветшавшую березу; дело шло к семидесяти. Кора окаменела, разъеденная солью морского воздуха, ствол потрескался от времени и стихий. То и дело его мучила зубная боль, и три коренных зуба, которые доктор Пуарон вырвал у него в свое время, теперь обеспечили ему впалые щеки, из-за чего крепкий нос стал еще сильнее выдаваться вперед; подбородок тоже стал занимать больше места на этом лице, которое превращалось в морщинистый пергамент.

С преувеличенно длинными руками и ногами, он немного походил на усталого кузнечика, который, едва шевелясь, отдыхал на листе, а его запах приобрел некую пыльную ноту. Гордон Финдли постарел.

– Когда я приехал сюда, у меня был с собой чемоданчик с рубашками и немного денег, – сказал он после некоторой паузы. – Я приехал только для того, чтобы присмотреться к товарам для фирмы, которую я основал с твоим дядей. Мне было двадцать семь. Сингапур тогда еще не был настоящим городом. Всего лишь порт со складскими помещениями, китайским рынком и малайскими кампонгами. Но я увидел, что здесь было все для того, чтобы переправлять товары дальше…

В его глазах, казалось, отразились все сокровища Азии, разложенные на причале реки Сингапур как на базаре. После стольких лет все еще удивленный, он помотал головой:

– И я написал Этьену, что мы должны перенести фирму сюда. На эту золотую жилу. И мы арендовали склад. Не тот, который у нас сейчас. То было другое помещение, дальше по течению. Его давно нет.

Несмотря на фиаско с поставкой бракованных черепашьих панцирей, он передал Полу фирму в единоличное управление. Лишь раз или два в неделю он ездил на площадь Раффлза – и только на пару часов. Не столько для того, чтобы присмотреть за порядком, как иногда казалось Георгине, сколько из привычки, а может быть, и из-за сентиментальной ностальгии.