— В батарею.

Впрочем, и штос вскоре прекратился. Завацкий собрал отдельно штаб-офицеров, потом обер-офицеров, вел с ними долгую беседу о деморализующем влиянии азарта и потребовал властно — тоном суровым и искренним, так всегда импонировавшим — прекращения азартной игры. Все понимали, что не пустой угрозой звучала его фраза:

— Я никогда не позволил бы себе аттестовать на батарею офицера, ведущего азартную игру.

Старые капитаны — главные коноводы игры — на приглашение молодежи «составить штосик» стали отказываться:

— Стоит ли с вами играть, с мелкотой…

И штос, открыто и нагло царивший в офицерском собрании, перешел на время в холостые квартиры, с занавешенными окнами, и мало-помалу стал выводиться.

В общественных отношениях установилась сдержанность, нарушенная предшествовавшим режимом. Когда один капитан попробовал как-то раз «шепнуть» генералу по поводу неодобрительного поступка другого, вечером в собрании перед тактическими занятиями Завацкий, как будто мимоходом, при всех спросил:

— Да, кстати, как это у вас вышло, Михаил Федорович? Мне Николай Николаевич рассказывал сегодня, будто бы вы…

Этого было совершенно достаточно.

Таким образом, исподволь, без ломки налаживалась бригадная жизнь, постепенно освобождаясь от наносных, чуждых ей настроений. Зная и требуя службу, генерал близко вошел и в быт бригадный. Казалось, не было такой стороны его, в которой пятилетнее командование Завацкого не оставило бы благотворного влияния. Начиная с благоустройства лагеря, бригадного собрания, солдатских лавочек, построенной им впервые в Беле гарнизонной бани, и кончая воспитанием молодежи и искоренением «помещичьей» психологии — этого пережитка артиллерийского прошлого — который не переводился еще в среде батарейных командиров.

Когда в городишке узнали, что новый командир привез с собою 20 ящиков с книгами и заставил книжными шкафами две комнаты, одни удивились, другие с недоумением пожали плечами. Но Завацкий, как оказалось, не только собирал книги, но и много читал, много знал. Не рисуясь вовсе своей эрудицией, в разговорах с военной молодежью он сумел заинтересовать одних и вызвать чувство неловкости от своей отсталости — в других. При нем и бригадная библиотека достигла больших размеров и богатого содержания, а главное, перестала быть мертвым грузом…

В служебной и частной жизни офицеров появился новый благотворный фактор:

— Сходи к командиру!

Эта фраза по адресу тех, что так или иначе нуждались в помощи и совете, не казалась уже ни добродушной шуткой, как было при С[афоно]ве, ни издевательством, как при Л-ве. «Сходить к Завацкому» считалось решением простым, необходимым и, несомненно, приводящим к положительным результатам.

Дисциплинарные взыскания на офицеров, казавшиеся недавно необходимым устоем службы, больше не применялись. Провинившихся Завацкий приглашал в свой кабинет. О, эти приглашения!..

Однажды в собрании, куда сходились к обеду офицеры, сидел за столом штабс-капитан С-ий — человек в глубине души весьма порядочный, но злоупотреблявший иногда «спиртом». Сидел мрачный, ожесточенно тер лоб и пил содовую воду.

— Что с тобой, Андрейка?

— К Завацкому позвали…

— Ну, так что же?

— Черт возьми! Пусть бы он лучше меня на гауптвахту посадил, чем идти к нему разговаривать…

В разговор вмешался читавший рядом газету штабс-капитан Л-ий:

— Согласен с мнением предыдущего оратора — перспектива незавидная. Это — человек, обладающий какой-то удивительной способностью в безупречно-корректной форме в течение полутора часов доказывать тебе, что ты — тунеядец или держишься не вполне правильного взгляда на офицерское звание…

— Послушайте, вы осторожней! — обиделся С-ий.

— Бросьте, Андрейка, по собственному опыту говорю.

Впрочем, в случаях исключительных командир предлагал лицу несоответствующему оставить бригаду, не пощадив и двух батарейных командиров. Случаи эти были редки и не вызывали двух мнений относительно своей необходимости и целесообразности.

После окончания Академии я вернулся в строй и прослужил два года в бригаде под начальством генерала Завацкого, поучаясь многому в его школе. Время сглаживало быстро последствия предшествовавшего режима. И к концу первого года своего командования, на бригадном празднике, в одной из застольных речей, подводившей итоги прошлого, Завацкий услышал нельстивые слова, с воодушевлением поддержанные всем собранием:

— …Но мимо, господа, этого смутного времени, мимо! Тем более, что тучи давно уж пронеслись и горизонт опять стал чист и ясен.

Прокомандовав бригадой пять лет, Завацкий, как выдающийся генерал, получил высокое назначение — помощника начальника Главного артиллерийского управления. Строевой командир и выдающийся воспитатель войск, как это случалось нередко, был приставлен к чужому для него и чуждому бюрократическому делу.

В 1909 г. он умер.

III

В начале девяностых годов продвижение по службе в артиллерии, как я уже говорил, было очень медленное.

Батарею — венец карьеры большинства — получали на 23–25 году службы. Промежуточной должности — командира дивизиона — тогда не было и потому с батареи большинство уходило в отставку или… в могилу. Лишь очень небольшой процент выдвигался на высшие должности. Исходя из грубого расчета: 50 полевых бригад или 300 батарей и 3–5 лет пребывания в должности бригадного командира, нужно было обладать большой удачей или долголетием, чтобы в нормальной очереди дослужиться до бригады.

Неудивительно, что бремя лет тяготело над командным составом, и наши командиры не могли проявлять молодой резвости… В 1893 г. артиллерия, собранная на Рембертовском полигоне, в том числе наша бригада, была вызвана в Варшаву на смотр командующего войсками генерала Гурко. Смотр происходил в необычных условиях, имея целью испытание подвижности и лихости полевой артиллерии.

На Мокотовском поле были устроены искусственные овраги и насыпи, крутые повороты и другие препятствия, которые батареи проходили повзводно, на рыси и галопе. Сломалось несколько дышел, порвали несколько постромок, но в общем артиллерия выдержала это испытание успешно. После этого были вызваны генералы, офицеры и фейерверкеры, и им устроена была езда на карьере, с препятствиями. Только бригадным командирам разрешено было объезжать препятствия. Командующий войсками, окруженный блестящей свитой, наблюдал за тем, что происходило, он — с гневом, свита — с нескрываемой насмешкой…

А происходило настоящее позорище.

Молодежь и часть батарейных командиров скакали лихо, но старики имели жалкий и беспомощный вид. Некоторые из них пытались брать барьеры и рвы, другие в виде протеста — быть может, первого за долголетнюю службу — переходили решительно в шаг и, проходя мимо препятствий, салютовали хмуро командующему. Молодежь испытывала обиду за своих стариков — даже за тех, которые обычно не пользовались симпатиями. Тем более что исходила она от чтимого начальника.