Но именно этого ждали от чекистов. Сталин собственноручно потребовал от председателя ОГПУ Вячеслава Рудольфовича Менжинского, чтобы арестованные по делу никогда не существовавшей «Промпартии» дали показания о связях с европейскими правительствами во имя подготовки вторжения в Советский Союз.

Во время процесса «Промпартии» в Париже сотрудник советской разведки встретился с Сергеем Третьяковым, который изумленно сказал:

— Должен вам заметить, что вы совершаете ошибку. Ту работу, которую вы приписываете Торгпрому, он не ведет. Я до начала процесса даже не слышал о «Промпартии».

— И ни с кем из этих людей не виделись? — спросил советский разведчик.

— Нет, — ответил Третьяков. — Я читал в ваших газетах, что мне приписывают оказавшиеся на скамье подсудимых люди, но все это плод их фантазии.

Страх перед интервенцией, подготовляемой Францией, продолжал Третьяков, ни на чем не основан. Бриан, министр иностранных дел, — сторонник мира. Кто же будет против вас воевать? Югославия? Нет. Италия? У нее нет никаких интересов в этой части Европы. Германия? В нынешней ситуации и речи быть не может. Чехословакия? Нет. Так кто же?

25 ноября 1930 года в Москве начались заседания Специального присутствия Верховного суда СССР. Председательствовал все тот же Андрей Януарьевич Вышинский. Все восемь обвиняемых безоговорочно признали свою вину. Они нарисовали грандиозную картину разрушения «вредителями» экономики страны, создавая Сталину роскошное алиби, которого хватило на десятилетия.

На вечернем заседании 4 декабря после окончания судебного следствия специальное присутствие перешло к прениям сторон. Первым слово было предоставлено государственному обвинителю. По классическим правилам Николай Васильевич Крыленко должен был проанализировать доказательства и улики, подтверждающие преступную деятельность обвиняемых. Ему уже было известно: за рубежом с изумлением констатировали, что на процессе не представлено ни единого доказательства!

— Какие улики вообще могут быть? — задавал сам себе вопрос Крыленко. — Есть ли, скажем, документы? Я спрашивал об этом. Оказывается, там, где они были, там документы уничтожались.

Преступник, естественно, уничтожает улики. А почему он преступник? Потому что арестован и сознался, объясняет обвинитель. Ни с того ни с сего ОГПУ не арестовывает…

Но Крыленко лихо выбросил свой главный козырь:

— Но все же не все документы были уничтожены. В материалах, касающихся деятельности текстильной группы, имеются письма Третьякова Лопатину и Лопатина Третьякову.

Лопатин умер в 1927 году, за три года до процесса, поэтому он не попал на скамью подсудимых, но на процессах его фамилию называли среди главных вредителей.

Московские газеты приходили в Париж с опозданием. 11 декабря в советское полпредство доставили газеты с обвинительной речью Крыленко. Один из руководителей парижской резидентуры, занимавшийся Третьяковым, решил почитать газету на сон грядущий. Когда он добрался до фразы о письмах Третьякова, то буквально похолодел (так и написано в шифровке, которая хранится в архиве российской внешней разведки).

Утром он отправил письмо в Центр: «Почему, принимая решение о том, чтобы Крыленко сделал на процессе такое заявление, вы не сочли нужным предупредить нас? Если бы нас поставили в известность, мы бы успели подготовиться: или порвать все отношения с «Ивановым», раз таково решение центра, или, если центр, несмотря на заявление Крыленко, рвать с ним не намерен, то предупредить самого «Иванова». Ведь ему предстоит осветить Торгпрому, каким образом его переписка с Лопатиным попала в руки ОГПУ».

Но в Иностранном отделе ОГПУ ничего поделать не могли. Процесс по делу «Промпартии» был куда важнее судьбы какого-то агента.

7 декабря 1930 года был вынесен приговор по делу придуманной чекистами «Промпартии». Восемь крупных инженеров и руководителей промышленности были признаны виновными как «главари подпольной контрреволюционной шпионско-диверсионной» организации, по сговору с Западом занимавшейся вредительством в советской промышленности.

Всех подсудимых приговорили к расстрелу, но президиум ЦИК, учитывая их «полное признание» в совершенных преступлениях, заменил высшую меру наказания десятилетним тюремным заключением. Эти люди так убедительно сыграли свою роль, сидя на скамье подсудимых, что получили обещанную награду: их не убили.

Суд над «Промпартией» стал первым процессом, который поразил мир полным признанием обвиняемых. На шахтинском процессе обвиняемые еще пытались защищаться и доказывать свою правоту.

Объективных доказательств вины подсудимых представлено не было. Поверить словам прокурора было невозможно. Но почему же подсудимые все покорно приняли? Мировое общественное мнение было в тупике, систему советского правосудия мало кто понимал.

Гражданская война завершилась полной победой большевиков. Но крестьянские восстания продолжались, и у большевистских вождей не было ощущения, что они покорили Украину. Многие украинские политики и историки считают голодный мор на Украине в начале тридцатых годов актом геноцида, то есть сознательного уничтожения Москвой украинцев. Есть ли основания для таких оценок?

Большой голод стал прямым следствием сталинской политики коллективизации и раскулачивания, что подорвало производительные силы деревни.

Сталину мало было того хлеба, который собирался нормальным образом продать государству справный хозяин. Вождь пожелал отобрать у крестьян весь хлеб! И опасность войны, «вредительство» были прекрасным предлогом для проведения хлебозаготовок и подавления оппозиции.

Зерно нужно было для того, чтобы расплатиться с огромным внешним долгом. Чекисты по всей стране отбирали у населения валюту и золото. Продавали за границу музейные ценности. Но этим не расплатишься. Единственный экспортный товар — зерно; его и гнали за границу — в те месяцы, когда люди умирали от голода. Крестьяне не хотели умирать, не отдавали хлеб, и государство объявило им войну. Сталинское руководство заявило, что хлеб в деревне есть, но враги, то есть кулаки, его прячут.

«Власти фактически действовали как шайка разбойников, которая вторглась в чужую страну, — отмечает известный историк Олег Витальевич Хлевнюк. — Многочисленные документы, которые открылись в последние годы, рисуют ужасную картину насилия над деревней. У голодающих крестьян отбирали последнее имущество и выгоняли из домов».

А иностранным корреспондентам запретили без разрешения уезжать из Москвы. Главное было — скрыть реальные масштабы голода от окружающего мира, отмечает профессор Уссурийского педагогического университета Константин Теодорович Тихий («Новая и новейшая история», № 5/2008). Журналисты конечно же знали, что происходит. Но не все рисковали писать.

В апреле 1933 года в Москве устроили судебный процесс по делу британской компании «Метрополитан — Виккерс», которая поставляла электротехническое оборудование для электростанций и столичного метро. Советских и британских сотрудников обвинили в «шпионаже» и «вредительстве». К суду было приковано мировое внимание, от корреспондентов в Москве требовали ежедневных ответов. Но заведующий отделом печати Наркомата иностранных дел Константин Александрович Уманский по-свойски объяснил иностранным корреспондентам: те, кто пишет о голоде в Советском Союзе, доступ в зал суда не получат.