В тот момент, когда она заканчивала свой рассказ, дверь открылась (у г-жи Рекамье не докладывали) и вошла маленькая пухленькая дама. Развеселившаяся англичанка все повторяла: «Представляете, это была королева Швеции!» Напрасно г-жа Рекамье пыталась ее унять: «Ради бога замолчите, это опять она», — мисс Берри приняла это за шутку.

Но г-жа Ленорман не сообщает нам, что столь мало царственная королева Швеции, а попросту говоря, госпожа Бернадот, когда жила в Париже полуинкогнито (а такое часто бывало после падения Империи), воспылала безудержной страстью к герцогу де Ришелье. С того самого дня, как она с ним повстречалась, он не выходил у нее из головы, и с тех пор она следовала за ним повсюду, пускаясь на всякого рода ухищрения, чтобы он обратил на нее внимание, доходя до того, что жадно ловила взгляды отвращения. Именно это чувство он к ней питал… Это помешательство, которое не удалось умерить даже Жюльетте с ее даром убеждения, описала в своих мемуарах г-жа де Буань. Дезире Клари, бывшей невесте Бонапарта, была уготована славная судьба, и все же она «сделалась сказкою всего Парижа».

***

В конце ноября переговоры шли полным ходом и в конце концов увенчались министерской комбинацией, к которой стремились Шатобриан и его друзья. Шатобриан был назначен послом в Берлин с обещанием министерского портфеля. Последние приготовления, поход по магазинам в сопровождении Жюльетты, чтобы выбрать украшение для г-жи де Шатобриан, которая не поедет с мужем, а останется в Париже, дабы присматривать за своей больницей, открытой в октябре на улице Анфер под патронажем герцогини Ангулемской и предназначенной для приема пожилых больных, пострадавших при Революции. Наконец новоиспеченный посол уехал: он твердо настроен вернуться так быстро, как только сможет, но, по обыкновению, рад снова оказаться в дороге. Неисправимый путешественник вполне удовлетворен комфортными условиями, в которых передвигается посол Его Христианнейшего Величества…

Шатобриан покинул Париж в последнюю ночь уходящего 1820 года. Он вернется 26 апреля 1821 года — берлинское посольство, хоть и далекое, оказалось недолгим: неполных четыре месяца. Состояние души Жюльетты в этот период нам неизвестно. Весь февраль она провела в Анжервилье, что раздражало Матье, и по письмам к ней Шатобриана мы можем догадаться, что она могла успокоиться относительно скорого его возвращения.

Эти письма к Жюльетте чужды всякой нежности по сравнению с теми, что она получит из Лондона или Рима, где в каждой фразе бурное чувство! Странно, но это так. Чувствуется, что в Берлине Шатобриан был напряжен, стремясь в основном оправдать и укрепить свои позиции, довести свои взгляды до сведения правительства. В этом плане он не будет разочарован: вернувшись, чтобы присутствовать при крещении герцога Бордоского, он снова стал государственным министром, к тому же его сделали кавалером ордена Почетного легиона (с осени 1814 года он был кавалером ордена Святого Людовика). Он не брезговал такими погремушками, отнюдь!

Встреча, если верить насмешкам Матье, говорившего в записке к Жюльетте о «радости, удивлении и всем таком прочем», была теплой. Но недолгой. 30 июля 1821 года лукавый Виллель с неизменным Корбьером вышли из правительства, и Шатобриан подал прошение об отставке барону Паскье. Это значило отступить назад, чтобы дальше прыгнуть: 15 декабря был сформирован новый консервативный кабинет. Виллеля назначили министром финансов, Корбьера — внутренних дел, Матье — иностранных дел. Хотя должность премьер-министра временно упразднили, Виллель по сути возглавлял кабинет, и Шатобриан ожидал от него своего продвижения, которое не замедлило последовать. Королевским ордонансом от 9 января 1822 года он был назначен послом в Лондон вместо бывшего фаворита Деказа. Это было гораздо интереснее Берлина. Виконт ликовал! Отметим попутно остроумную фразу, которую мы приписываем г-же де Буань: когда в то же время стало известно о назначении герцога де Дудовиля управляющим почтовым ведомством (малопривлекательная тогда должность), она воскликнула с деланым простодушием: «А кто станет герцогом де Дудовилем?»

В своих мемуарах Шатобриан комментирует свое назначение в Лондон, напирая на воскресшие воспоминания: свою юность, проведенную в Англии, когда он, бедный эмигрант, питался только своими химерами, начало очаровательного романа с Шарлоттой Ив, которую он после встретит уже замужней женщиной, матерью двух взрослых сыновей. «По слабости человеческой, мне было приятно вновь явиться, известным и могущественным, туда, где я был безвестным и слабым», — честно добавляет он.

Его посольская должность, подкрепленная щедрым жалованьем в триста тысяч франков, будет блестящей. Прием в Портланд-Плейс, его лондонской резиденции, оставит внушительное впечатление: бретонский дворянчик поведет себя как настоящий вельможа. Правда, в данном случае у него будут развязаны руки: щепетильная г-жа де Шатобриан осталась на улице Анфер, лечась от постоянного бронхита и занимаясь своими дорогими пансионерами неподражаемо умело и строго. Посол пообещал себе продолжить составление мемуаров и приглядеться к английскому обществу: «Переход от скрытной и молчаливой берлинской монархии к публичной и шумной монархии лондонской принес мне много пользы: контраст двух столь различных народов наводит на поучительные размышления».

Можно с уверенностью сказать, что Жюльетта была далеко не так спокойна, как перед его отъездом в Берлин. Но разве можно любить кипучего и решительного Рене, не прилагая всех усилий для его успеха, даже в связи с его долгим отсутствием. А Шатобриан был слишком влюблен в Жюльетту, чтобы не знать, что она чувствует. При этом и на секунду нельзя предположить, чтобы он отказался от своего пути наверх, от этого первоклассного трамплина, каким было назначение в Лондон, позволявшего совершить скачок к более высокой должности, которой он добивался не скрываясь, — поста министра иностранных дел. Короче, они ободряли и успокаивали друг друга.

Незадолго до отъезда, намеченного на апрель 1822 года, Жюльетта и Рене приехали в Шантильи, в дом под названием «Большой Фонтан», построенный в 1786 году и принадлежавший Луи-Мартену Берто, племяннику архитектора семьи Рекамье. Что там произошло? В их переписке того времени неоднократно упоминается Шантильи. «Не забывайте Шантильи!» — эта фраза звучит лейтмотивом в письмах благородного виконта каждый раз, когда ему кажется, что Жюльетта в нем не уверена или что она теряет присутствие духа. Шантильи стал словно новым паролем в их отношениях. Даже верный Адриан, который вскоре отправится послом в Рим, говорит в одном письме к своей прекрасной подруге о «человеке из Шантильи»…

Можно предположить, что в Шантильи состоялась знаменательная встреча наедине, был дан обет, заключен договор или дано важное взаимное обязательство. И договор, вероятно, был нацелен в будущее, что и давало ему ободряющую силу. Что же это было — мысль о совместном проживании? (Жюльетта, как можно понять из одного письма г-на Рекамье к г-же Берто, ездила смотреть один дом под Шантильи, выставленный на продажу.) Планы союза, как только он станет возможен? Клятва в верности? Кто знает…