кухне. Борьба утомила его, и он пытался поймать смутное воспоминание, которое зашевелилось в его мозгу, когда он душил Элспит. Он почувствовал его, когда затягивал шнур. Это было не совсем удовольствие, скорее это было чувство узнавания, понимания, что к чему, осознания собственного мастерства. Фергюс обернул шнур вокруг шеи Элспит трижды, чтобы сплющить трахею, а не просто разрезать плоть. И при этом знал, что женщина будет тратить силы на то, чтобы освободиться от петли, а не на попытки его атаковать. Впечатление было такое, словно он проживал все это заново, хотя он не мог понять, откуда ему это известно. И у него было ощущение завершенности, американцы назвали бы это завершением гештальта. Конни Вулвайн должна знать, что это значит.

Фергюс услышал в своей голове ее голос с необычным выговором и приятной хрипотцой. Жаль, что он не смог побывать в Америке, когда еще был жив. Теперь разложение его тела уже зашло слишком далеко. Возможно, именно поэтому во время борьбы ему так захотелось пить. Его клетки начинали терять жидкость и поддаваться натиску бактерий, которые в конце концов не оставят от него ничего, кроме костей и волос. Фергюс уже начинал распухать и смердеть. Между пальцами его ног появился зеленый мох, а ногти на руках мало-помалу чернели. Вчера вечером у него выпали еще два зуба. Он помог им, подергал – мысль о том, что он проглотит их во сне, вызывала у него гадливость, – но они выпали из десны без кровотечения. Ясное дело, как у него может идти кровь, если его сердце не бьется?

Эта девчонка была сущим наказанием. Вот змееныш. Элспит не единственное его разочарование. А ведь Фергюсу казалось, что он сделал такой хороший выбор. Девочка, которая чувствовала себя несчастной у себя дома, должна радоваться, получив новую, любящую семью. Однако она с самого начала только и делала, что жаловалась и ныла. Гребаная Эмили. Почему от десятилетней малявки куда больше хлопот, чем от взрослой женщины? Фергюсу пришлось наказывать ее много раз, показывая ей, кто тут хозяин, с помощью ботинка, которым он бил ее по попе.

Нет, тут что-то не так. У Эмили были светлые волосы. Она была милой и смешливой и пряталась в лесу от своего брата. Он помнил, как бросил ее маленькие розовые кроссовки в озеро Линлитгоу-лох после того, как положил ее в багажник своей машины. Эмили – это единственный случай, когда он действовал спонтанно. Первый и последний.

Фергюс попытался вспомнить, какого цвета волосы у той девчонки, которая связанной лежала в его спальне, но ее черты и цвет ее волос то и дело менялись в его голове.

– Эта девчонка – чудовище, – сказал он себе. – Она обманула меня. Она поменяла свое лицо.

И вот еще что – он что-то забыл, что-то где-то оставил. Не в своей машине. Фергюс был осторожен и никогда не оставлял в ней ничего такого, что могло бы возбудить подозрение.

Он оглядел кухню в поисках какой-нибудь подсказки. Ничего.

Надо спросить Элспит и Эмили. Они должны знать.

Медленно бредя в спальню с судорогами в ногах и болью в голове, Фергюс пытался вспомнить, какое сегодня число. Теперь у него оставалось совсем мало времени. Его было недостаточно для того, чтобы достичь всего, чего он хотел, но окружающий его мир распадался. Скоро ноги перестанут его держать. Надо закончить приготовления к концу, пока он еще может вести машину. Его зрение тоже слабеет. Периферийное зрение разбилось на пиксели, и Фергюсу приходится вертеть головой вправо-влево, чтобы видеть то, что находится вокруг него.

С грехом пополам доплетясь до спальни, Фергюс вынул кляп изо рта девчонки и наклонился, чтобы ясно видеть ее лицо.

– Эмили, – прошептал он. – Я не могу найти какую-то вещь. Что это?

Девчонка зажмурила глаза и замотала головой.

– Нет, Эмили, ты должна мне помочь. – Фергюс начал трясти девочку за плечи. – А ну, открой глаза!

– Я не Эмили, – сказала девочка. – Ты невменяем.

– Тогда кто ты?

Девчонка открыла глаза. Они были не того цвета, который Фергюс ожидал увидеть.

– Я Мэгги, – ответила девочка. – Я Мэгги, и ты забрал меня у моего папы. Я хочу домой, хочу сейчас.

– А что случилось с Эмили? – спросил Фергюс.

Мэгги зарыдала и опять закрыла глаза.

– Эмили убежала? – удивился Фергюс.

Девчонка завопила. Она вопила ему в лицо, затем повернула голову и завопила в пол. Женщина, лежащая рядом с ней, застонала, и из угла ее рта потекла кровь. Фергюс посмотрел на дыру в потолке. Вот откуда они пришли. Из верхней квартиры. Возможно, он оставил ее там… ту вещь, которую он забыл.

– Замолчи, Эмили, – сказал Фергюс и засунул кляп обратно ей в рот.

Девчонка продолжала вопить в комок из тряпок. Пускай. Переговоры утомляли его.

Фергюс с трудом поднялся по лестнице на третий этаж. Сработала мышечная память, и он подошел к верхнему дверному глазку. Там все было серо. Правая сторона коридора была не видна. Фергюс взял ключ с кольца на своем поясе и отпер замок. Дверь открылась на три дюйма, и ее заело. Фергюс уперся в нее плечом и толкнул сильнее. Она сдвинулась еще на один дюйм, но затем вдруг взбунтовалась и ударила его по лицу. Фергюс сердито отшатнулся и пнул ее.

– Пусти меня! – заорал он. – Ты не можешь меня не пускать. Это мой дом, ты меня слышишь?

Фергюс стоял, склонив голову набок. Затем, пнув дверь в последний раз, спустился на первый этаж, вышел через кухню и вошел в полуразвалившийся садовый сарай. Несколько минут – и он опять оказался на лестнице и начал подниматься на третий этаж.

Фергюс взмахнул топором и с силой всадил его в верхнюю половину двери. Дерево заскрипело, расщепилось, но не раскололось. Схватив топорище по-другому, Фергюс сжал зубы и попробовал еще раз. На этот раз лезвие топора вонзилось глубже.

Фергюс сдвинулся влево и начал бить опять, опять и опять. Звуки раскалывающегося дерева были как музыка всякий раз, когда он выдергивал топор. Наконец ему удалось разломать верхнюю филенку двери настолько, что он смог начать разрубать нижнюю. Он бормотал себе под нос слова ободрения, каждый взмах и удар топором требовали от него огромных усилий, но боль была живительной и реальной.

Прошло десять минут, и в нижней части двери образовалась достаточно большая дыра, чтобы Фергюс мог вползти в нее на четвереньках между двумя матрасами, лежащими на полу коридора, и еще одним, согнутым пополам и упертым в стену.

Его мозг пульсировал, и перед его глазами мерцали