Зверуин принялся разбирать поклажу.

– Если завтра прилетит патруль – я ничего не смогу сделать, – Яска нервно зевнула. – Очень страшно быть магом.

Лукс укрыл Яску одеялом. Укрывая, будто ненароком погладил ее по плечу. Она не ответила ни движением, ни словом.

– Мне покараулить? – помедлив, спросил зверуин.

– Спи, пока можно, – отозвался Развияр. – Я почитаю.

Лукс отошел от жаровни, в темноту, на край плота. Развияр вытащил из седельной сумки кожаный футляр. Свет упал на желтые свитки; Развияр опустил руки и некоторое время сидел, просто глядя на рукопись из человеческой кожи. Зачем он искал эти жуткие страницы? Пусть бы гнили в могиле вместе со стариком…

Лукс все не возвращался. Яска, с головой укрывшись одеялом, лежала неподвижно. Одна особенно высокая волна разбилась о край плота, подняв веер брызг, видимых даже в темноте. Развияр смахнул с лица соленые капли; ночью патруль не увидит ни плота, ни людей на нем. Сколько дней предстоит ползти по воде под открытым небом, не имея возможности спрятаться?

Он поднялся и, осторожно ступая по бревнам, пошел искать Лукса. Зверуин, мокрый от головы до хвоста, сидел на скользких бревнах в опасной близости от воды.

– Лукс!

Зверуин отряхнулся, разбрызгивая капли. Развияр не видел его лица.

– Решил искупаться? – сухо спросил Развияр.

– Волной накрыло, – Лукс уныло потер ухо. – Послушай… она меня… будто я пустое место.

– Она тебя любит и ценит.

– Ценит – да! Я много груза могу унести на спине.

– Лукс, – сказал Развияр. – Сейчас не время выяснять отношения. Ей очень трудно.

– Я знаю, – зверуин не смотрел ему в глаза.

Развияр коснулся его мокрого плеча:

– Переоденься. Возьми запасную рубашку.

– Мне не холодно.

– Переоденься, – повторил Развияр. В его голосе едва скользнула властная нотка.

Лукс понурился. Они вернулись к жаровне; Яска лежала, не шевелясь, но Развияр догадался, что она не спит. Лукс переоделся, разложив мокрую одежду на плоту, и сел ближе к жаровне, встопорщив полосатую шерсть на боках.

– Ты хотел бы пойти с плотом во внутреннее море? – спросил Развияр, глядя на свитки гекса в своих руках.

– Да, – Лукс накинул на плечи одеяло. – Ты уже что-то решил?

Развияр покачал головой.

– Тогда почему нем не поискать место, где мы могли бы спокойно жить? – Лукс протянул к жаровне руки. – Яске нужно… все это забыть, успокоиться, жить в своем доме…

– Заниматься рукодельем, – донеслось из-под одеяла. Голос Яски был хрипл и язвителен.

Лукс вздохнул. Печально покосился на Развияра, будто говоря: «Вот видишь».

– Почему ты не спишь? – спросил Развияр.

Яска выбралась из-под одеяла – всклокоченная, с лихорадочными бессонными глазами. Мельком глянула на небо, прикрыла глаза ладонью, будто на ярком свете:

– Ты будешь читать, Развияр? Почитай вслух.

– Гекса пишут свои тексты на коже врага, – сказал Развияр.

Яска долго молчала. Потом сказала изменившимся голосом:

– Все равно. Я хочу знать.

* * *

– «Он поет твои гимны,

Ты живешь в его песнях.

Ты поешь в его жилах,

Он несет тебя дальше…»

Он читал всю ночь, разбирая узловатые строчки, близко поднося свитки к глазам. Раскачивался плот, шумело море. Лукс лежал рядом, прижавшись к Развияру своим высыхающим боком.

– «Лепесток на воде,

Седло моей памяти.

В седле зачну новый день,

И завтра поднимается солнце».

Прочитав, Развияр комкал свиток и, протолкнув в щель под крышкой жаровни, бросал на тлеющие угли. Появлялись язычки пламени, делалось светлее, огонь отражался в открытых глазах зверуина и Яски.

Кожа трещала, сворачиваясь. Разливалась чернота, пропадали буквы.

– «Проведи врага через пытку так, чтобы он дожил до следующего рассвета. Он умрет по твоей воле, не по своей. Это его последнее прижизненное унижение»… Читать?

– Читай, – еле слышно отвечала Яска.

* * *

На рассвете облака встали над горизонтом, как призрак города Мирте. Трое сидели, прижавшись друг к другу, сохраняя тепло.

– Развияр… Я тут подумала одну вещь… Можно, я скажу?

– Скажи.

– Может быть, Золотые… как ты про них рассказывал… не так уж… неправы? Их можно понять… Они много раз встречались с гекса лицом к лицу… Если бы Золотые не разбили армию гекса в давние времена… Может быть, весь мир был теперь другим… и в Империи… и везде хозяйничали бы они?

– Чем гекса хуже Золотых? – резко спросил Развияр. – И чем они хуже предводителя Корунха и его стрелков?

– Может быть, тем, что Золотые не едят людей, – сумрачно отозвался Лукс. – А имперские стражники не пишут стихи на их коже.

– Почему ты заступаешься за гекса, Развияр? – удивилась Яска. – Это ведь они убили твоего отца и сожгли твой дом! Это их вождя ты убил, их воинов подставил под стрелы, их рукописи сжег! Ты – не гекса, Развияр!

– Ты не гекса, – эхом повторил Лукс. – Тебя воспитали другие люди, ты не гекса, почему ты их защищаешь?

Развияр не ответил.

Просыпались плотогоны. Ветер, на счастье, был попутный; распустили парус на короткой мачте, но плот все равно двигался медленно, грузно, увязая в волне. С каждой минутой делалось светлее – вот-вот должно было появиться солнце. Яска удерживала себя, чтобы не смотреть на небо – и то и дело взглядывала из-под руки.

– Если они прилетят, ты нас прикроешь? – тихо спросил Лукс.

Она не ответила.

* * *

Прошло еще несколько дней. Гекса-пассажир необъяснимым для Ремыша образом завел знакомство с командой; ни его бледное вытянутое лицо, ни кольчуга, ни цепенящие глаза больше никого не пугали. Настороженность и неприязнь плотогонов, людей битых жизнью и недоверчивых, сломались за один день: уже под вечер пассажир сидел в компании плотогонов, расположившихся вокруг костра, балагурил и отпускал сальные шуточки про императорских чиновников и про баб, и каждая шутка встречалась дружным хохотом.

– Вот ушлый парень, – говорили плотогоны с уважением. – Нам бы такого заводилой!

Спутники гекса никогда не приближались к общему костру. Девушка и зверуин разговаривали, ели, спали отдельно; несколько раз Ремыш, наблюдая за ними издалека, видел, как зверуин отчаянно старается подольститься, и как девушка отвергает его – не грубо, но совершенно недвусмысленно. Она казалась слабой, немного безумной, погруженной в себя; гекса и зверуин соорудили ей из одеял нечто вроде палатки, и в это жалкое укрытие она забивалась при первой возможности.