— Таким образом, — воскликнул Уититтерли, уплачивая деньги за объявление, — пусть я понесу кое-какие расходы, зато избавлю себя от неприятностей.

В тот вечер в пансионате было полно синьор и синьорин, которые во что бы то ни стало хотели познакомиться со знаменитым Ланцилло. Когда последний об этом узнал, он побледнел, чувствуя на себе взгляды всех отдыхающих, которые пили кофе в скверике; он встал и в сопровождении друзей прошел в гостиную. При входе его приветствовали продолжительные аплодисменты. Ланцилло пожал руку всем своим поклонницам, а Суарес сказал ему:

— Расскажите о каком-нибудь своем приключении. Например, с дамами по имени Радегонда.

— О, да, — сказал, смеясь, Ланцилло, — я только об этом и мечтаю! — Но тут же посерьезнел и добавил: — Вы же знаете, что я не люблю рассказывать о приключениях с женщинами.

Все молчали, немного разочарованные. Уититтерли наклонился к уху Джедеоне и тихо сказал:

— Поверите ли, если скажу, что за всю жизнь я знал только одну женщину?

— Не может быть! — недоверчиво воскликнул старик.

— Именно так, — ответил тот все так же тихо. — Я познакомился с ней — постойте, постойте — в восемьдесят пятом, в одной лондонской гостиной.

— Рассказывайте, рассказывайте.

— Я был на одном приеме, и меня ей представили. С тех пор я ее больше никогда не видел.

— А вы не познакомились с другими женщинами на том приеме? — пробормотал Джедеоне.

— Ни с одной, — шепотом ответил капитан. — Честное слово.

— А на других приемах вы бывали?

— Никогда.

В наступившей тишине никто не знал, что делать. Уититтерли снова склонился к уху Джедеоне:

— Хотите, я расскажу вам историю своей жизни?

— Нет, спасибо, — быстро ответил старик.

Суарес, который хотел нарушить возникшую неловкость, предложил:

— Может, выйдем пройдемся?

— Ну, — сказал Ланцилло, — если вы так настаиваете, я расскажу вам о некоторых из моих недавних побед.

Наступило благоговейное молчание, и кто-то подвинул кресло к знаменитому донжуану. Джанни Джанни заказал себе множество напитков, и между ним и силачом-гренадером возникла перепалка из-за того, кто должен занять подлокотник кресла.

— Эй, — тихо сказал силач старому себялюбцу, — мне ничего не стоит всадить в вас пулю из револьвера.

— Я был бы этому рад, — отвечал Джанни Джанни, — и вот что я вам скажу. Я всажу в вас две и посмотрим, кому будет хуже.

Силач-гренадер, тяжело дыша, уставил огненный взгляд на своего безмятежного противника и прокричал:

— Да кто же вы такой, дьявол в человеческом облике?

Ланцилло подождал, пока уляжется шум от сдвигаемых стульев и покашливания. Затем, усевшись, немного помолчал. Наконец, вздохнув, он промолвил:

— Нет большего страдания, чем, пребывая в несчастье, вспоминать о былом счастье, как сказал великий поэт.

— Начало хорошее, — пробормотал Арокле, который выглядывал из коридора вместе с поваром, официантками и старухой, похожей на старого таракана, — посудомойкой. — Только сможет ли он удержаться на этом уровне и дальше?

— Уже Вергилий, — продолжал Ланцилло, — двухтысячелетие со дня рождения которого отмечается в этом году, прекрасно выразил эту мысль в «Энеиде»: «Infandum, regina, iubes renovare dolorem»[9], и так далее.

Ланцилло снова вздохнул; затем попросил Уититтерли удалиться в самый дальний конец зала, потому что капитан был один из тех, кто, слушая какую-нибудь историю, через каждые два-три слова рассказчика говорят «да», чтобы показать, как внимательно они слушают, будучи убежденными, что доставляют ему тем самым удовольствие, хотя на самом деле они его этим только раздражают. После чего начал рассказывать

ИСТОРИЮ СЕМИ ДАМ ПО ИМЕНИ РАДЕГОНДА.

«Я должен вам сказать, — произнес он, — что некоторое время тому назад я стал любовником одной прекрасной дамы. Но в глазах общества одной любовницы мне было недостаточно. В первое время я красил ей волосы, делая из нее то блондинку, то брюнетку, чтобы мои друзья подумали, что у меня две любовницы. Но однажды я подумал: “Вот дурак! Зачем выбрасывать деньги на перекрашивание, когда я и в самом деле мог бы завести двух любовниц? Или даже трех? А может — почему бы и нет — и четырех?” Словом, я решил поискать еще одну. Дело это было небезопасное, потому что моя дама была страшно ревнива. Я нашел верный способ: я отыщу таких любовниц, которые будут носить одно и то же имя. Но это было совсем непросто, потому что мою даму, к несчастью, звали Радегонда. Как бы там ни было, приложив некоторое старание и не особенно обращая внимание на внешность, я нашел еще пять или шесть Радегонд и сделал их своими любовницами.

И таким образом, хотя все они были страшно ревнивыми, я чувствовал себя в безопасности. Если во сне мне случалось произнести имя одной из этих Радегонд, дежурная Радегонда была страшно довольна, думая, что я имею в виду ее; и я со спокойной совестью клялся всякий раз, когда одна из них, следуя тому божественному капризу, который так украшает любовь, говорила мне:

— Поклянись, что любишь только свою Радегонду.

А если, следуя другому божественному капризу, который еще больше украшает любовь, одна из этих Радегонд внезапно спрашивала меня:

— О ком ты сейчас думаешь? — я тут же отвечал:

— О Радегонде.

— Клянешься?

— Клянусь.

Я не лгал.

Однажды Радегонда № 1 пришла ко мне в веселом настроении и сказала:

— Угадай, что я сегодня получила?

— Извещение о почтовом переводе?

— Нет. Анонимное письмо.

— Какой приятный сюрприз! — воскликнул я.

— Да, — продолжала Радегонда № 1, — я получила анонимку, в котором мне сообщают, что у тебя есть любовница.

— Вот негодяи! Это гнусная и подлая ложь!

— Вот и нет, — сказала Радегонда № 1, — это чистая правда. В письме даже называется имя твоей любовницы. Ее зовут Радегонда.

— И ты поверила?

— Но, — воскликнула Радегонда № 1, — разве ты не понимаешь, что эти болваны имеют в виду меня?

— Я об этом не подумал!

С разницей в несколько часов этот же разговор состоялся у меня с другими пятью Радегондами, которые тоже получили анонимки.

Я уж не говорю о практических выгодах такого моего положения. Я регулярно писал одно письмо всем шестерым любовницам, которое всегда начиналось так: “Любимая Радегонда!” Я посвящал свои стихотворения моей нежной музе Радегонде. И всем говорил, что Радегонда — моя любовница.