темный лес. Мне приснилось, что лиса, которая лизала мою руку, превратилась в волка и хотела меня укусить. Мне снилась мама, которая готовила мне спагетти. Спагетти было так много, что я отчаялась съесть их все и чуть не подавилась. Мне снилась Кэти, вместе с которой мы плыли на корабле по безграничному океану. Снова и снова мне снился Ной. Ной, который еще совсем недавно лежал рядом со мной, бледный и больной, и всякий раз, когда я хотела дотянуться до него, на него опускался туман. Незадолго до того, как он совсем исчез, я услышала его голос: «Проснись, Марлен, ты должна проснуться». И хотя я отчаянно звала его, он не пошел за мной. Он остался.

Когда я поняла, что у меня нет другого выбора? Что я не могу навсегда остаться с закрытыми глазами? Я не знаю. Позднее Виктор рассказал мне, что мои жизненные показатели в это время были исключительно хорошими. Все указывало на то, что я выхожу из 27-дневной искусственной комы, в которую меня должны были ввести после операции по пересадке сердца.

Операция пошла совсем не так, как планировалось изначально. Она дала осложнения; Виктор и мои родители готовились к худшему, сомневались, смогу ли я выжить. Но потом я пошла на поправку. Почему я не открывала глаза, не понимал никто.

Как сказал несколько недель спустя Ансельм, в душе не всегда происходит именно то, что показывают медицинские приборы. Если бы он знал, насколько он оказался прав. Мария, мой психолог, умолчала о том, это был период, когда ей приходилось отвечать молчанием на мою ярость и разочарование.

Поначалу эта ярость никак не выражалась. Настолько реальными и яркими были образы нашего таинственного лета, особняка «Моррис» и Ноя, настолько же однообразной была реальность, которую я увидела, после того как открыла глаза. Я не знала, где я, я не знала, что со мной. Я в светлой больничной палате. Ночные медсестры, всегда готовые прийти на помощь. «Жажда». Тонометр, закрепленный у меня на предплечье, трубки, торчащие из моего тела, как будто я была киборгом и сейчас находилась на зарядной станции. Звон посуды в коридоре.

Свет перед моим окном.

Тьма перед моим окном.

Тьма в моем сердце, которое стучало с необыкновенной силой. Сильнее, чем когда-либо.

Мониторы рядом с моей головой показывали устойчивый ритм. У меня было чувство, что я стою на краю.

Наконец в первый раз из моего горла вырвались хрипящие звуки. Разговоры. Лица моих родителей, то взволнованные, то снова счастливые и радостные. И снова воспоминания о Ное охватывали меня так сильно, как будто между одним и другим миром, между жизнью и смертью существовала связь. Я еще не проснулась, я еще не ожила, но воспоминание о времени, проведенном с Ноем, с каждым днем становилось все более отчетливым.

Я помню первые слова моей мамы:

— Моя птичка, как твои дела?

Я еле расслышала их, все это было как сон, перешедший со мной в мою новую жизнь, в котором не было Ноя.

— Где же Ной? — Я хотела кричать, но могла выдавить из себя только хрип, вряд ли похожий на его имя.

Я увидела растерянный, отчаянный взгляд моей матери.

— Роберт! Что с ней? Кто такой Ной?

Затем успокаивающий голос моего отца:

— Все в порядке, Кристина. Дай ей время.

— Где? — Мне понадобилось собрать все силы, чтобы выговорить это: — Где Ной!!!

Тогда я еще не знала, что никто из них не может ответить мне на этот вопрос. Чем дольше они молчали и смотрели на меня смущенно и с сочувствием, тем более отчаянно я искала объяснения. Но не находила, хотя мой разум, с тех пор как я понемногу начала приходить в себя, был занят только им одним.

Мы остаемся вместе. Навсегда. Верно, Марлен?

Это сказал Ной в самом конце, лежа рядом со мной с иглами в руках и ужасно худой грудью.

Эти слова звучали в моей голове, пока мое тело, которое меня так предательски подставило, находилось в реанимации и понемногу привыкало к жизни. Неужели Ной солгал мне в последний момент? Почему он ушел и не вернулся?

Сколько времени должно пройти, прежде чем я смогу понять скрытый смысл его слов? Может быть, неделя или две? Я не знала. Эта мысль, внезапно появившаяся во мне, болезненно билась в моей груди и разрывала ее с такой силой, что, казалось, я не переживу этого. Меня стошнило прямо на больничной койке.

Я получила новое сердце.

Сильное сердце.

Что, если это было его сердце?

— Марлен. Нет никакого Ноя. — Они говорили мне это снова и снова, целыми днями и ночами. — Ты провела несколько недель между жизнью и смертью — нет ничего необычного, что в твоей голове возникают такие галлюцинации.

Я обвинила их во лжи. Это произошло, когда я собрала достаточно сил для гнева, который в какой-то момент должен был переполнить меня и вылиться наружу. Я кричала на них, бросала в них все, что попадалось под руку, чего они никак не заслуживали. Хотя бы за то, что ради меня они держали Ноя в заточении — мой отец увидел в Ное идеального донора для меня и удерживал его на вилле под охраной, пока мне было нужно его сердце.

Позже, когда я поняла, что более абсурдную мысль сложно было придумать, мне стало ужасно стыдно за это, но в первые недели я хваталась за любую соломинку, которая приходила мне в голову.

Я не понимала, почему мне не говорили правду. Почему они отказались назвать мне имя донора, сердце которого неустанно билось в моей груди? Они утверждали, что имена донора и реципиента должны держаться в строгой тайне, чтобы не провоцировать взаимную зависимость.

Зависимость? Что за шутка, если тот человек уже был мертв. Как, вообще, можно жить дальше с такой виной на душе?

В то время они редко оставляли меня в одиночестве, но однажды, когда они ушли, я поднялась с постели, движимая мыслью каким-то образом разузнать правду. Кабели и провода натянулись, иглы выскочили у меня из рук, открылось кровотечение, машины, охраняющие функции моего организма, пронзительно запищали. Я не удержалась на ногах и упала. Дверь открылась, и вбежали люди, которые уложили меня обратно в постель и подсоединили к проводам.

Затем появился Виктор и накрыл меня своими большими руками, установил все провода и иглы в нужных местах и посмотрел на меня своими светлыми добрыми глазами.

— Зачем ты убил лиса? — обратилась я к нему и почувствовала, что мои зубы