она публиковала в журналах Fortune и Life (когда такое еще почти не практиковалось), но и рассказывала всем о том, как взбиралась на небоскребы, как едва не попала под бомбежку или как добилась разрешения сфотографировать Сталина. «Взгляды, прикованные к России», – это, безусловно, книга о стране, какой ее увидела сама Бурк-Уайт, а «Снимая русскую войну», конечно же, рассказывает не столько о войне, сколько о Бурк-Уайт.

Если говорить о критике, то обе женщины, пользовавшиеся у широкой публики уважением, часто подвергались со стороны рецензентов нападкам, полным презрения или даже ненависти. Писатель Джеймс Эйджи, как хорошо известно, «презирал» Бурк-Уайт за книгу «Вы видели их лица», написанную в 1937 году совместно с Эрскином Колдуэллом. Критик Калеб Крейн замечал:

Бурк-Уайт подстерегала своих жертв, вооружившись вспышкой, и с удовольствием писала о том, как «заключала их в темницу своей пленки еще до того, как они успевали сообразить, что произошло». В результате получались то слащавые, то карикатурные портреты, а потом они с Колдуэллом публиковали их, придумывая заголовки от первого лица.

Среди прочих Мэри Маккарти схожим образом ругала Лиллиан Хеллман за фальшь и подтасовки, причем обрушивалась на нее так яростно, что в ее нападках явно просматривается нечто большее, чем просто расхождение художественных вкусов: «Каждое слово, написанное ею, – ложь, включая союзы „и“ и „но“»[586].

В обоих случаях претензии напоминают критику со стороны левых-антисталинистов. Это и политические претензии – осуждение тех коммунистов, которые одобряли Московские процессы, сталинские чистки, нацистско-советский пакт и так далее, – и эстетические, например: Народный фронт выхолостил наше искусство, создав посредственные, сентиментальные суррогаты, «уничтожающие интеллектуальное и нравственное содержание опыта»[587]. Критическим нападкам такого рода подвергались левые художники, которых обвиняли не просто в мягкости по отношению к коммунизму, но еще и в расплывчатости и «мягкости» вообще – то есть в женственности. Критика в адрес Бурк-Уайт и Хеллман символична, так как ясно указывает на этот крен. А еще их заметное положение в военную пору помогает нам понять, почему в годы Второй мировой войны образ новой советской женщины вновь ненадолго возродили в качестве образца для подражания, предлагавшегося американкам, и почему этот интерес оказался лишь временным.

Женщины, шаткие альянсы и пропаганда военного времени

В декабре 1941 года, когда США и СССР сделались военными союзниками, американское общественное мнение о Советском Союзе было почти рекордно отрицательным. Хотя большинству американцев оставался просто неведом полный размах Большого террора, всякий, кто следил за новостями, знал, что в СССР с недавних пор происходят массовые чистки, затеянные с целью выявить и ликвидировать внутренних врагов. Если добавить к этому знанию новость о заключенном в августе 1939 года нацистско-советском пакте (который резко снизил популярность коммунизма в США, особенно среди евреев) и известие о нападении СССР на Финляндию несколькими месяцами позже, то можно не удивляться тому, что в июне 1942 года лишь 41 % американцев считали, что Советскому Союзу можно доверять как военному союзнику.

Альянс военного времени в некоторой степени узаконил симпатии к СССР: правительство начало поддерживать и даже поощрять попытки распространять положительные образы советских людей. Среди этих изображений, пожалуй, наиболее яркими получались портреты новой советской женщины. В статье «Свободные женщины России», опубликованной в журнале Woman’s Home Companion в 1943 году, говорилось о снайпершах, бомбардировщицах, партизанках и радистках в Советском Союзе; статья из Colliers о «бесстрашных русских женщинах» рассказывала «о подвиге девушки-партизанки». В Survey Graphic Роза Маурер замечала, что «не нужно было никакого Гитлера, чтобы Юлия Плякова стала инженером-металлургом, а Анна Щетинина – капитаном мореходного судна». Однако

необходимость разгромить «величайшего врага женщин» дала о себе знать, когда Мария Никитенко взялась за работу мужа – укрощать полудиких лошадей на конезаводе в Средней Азии, или когда Мария Попова сделалась «буксиром Анни», чья команда, ходившая на Волге и целиком состоявшая из женщин, читала письма от благодарных поклонников – красноармейцев, которым они передавали боеприпасы.

А еще много женщин, продолжала Маурер, находились на фронте: сражались и погибали за родину[588].

В фильмах на советские темы, снятых американскими киностудиями во время войны, главных героинь больше всего интересовали уже не «перемена убеждений или освобождение», как это было в нескольких популярных фильмах конца 1930-х (пожалуй, самый известный пример – «Ниночка» [1939]). В «Миссии в Москву» (1943), «Северной звезде» (1943), «Песне о России» (1944), «Днях славы» (1944), «Трех русских девушках» (1943) и других фильмах советская женщина изображалась привлекательной, преданной делу и готовой сражаться за родину, причем ее смелость и пыл показывались так, что становилось понятно: это – общие качества всего русского народа[589].

Как показывали примеры Тани (из книги Бурк-Уайт) и «Северной звезды», советские партизанки и разведчицы обретали легендарный статус. Пожалуй, больше других прославилась Зоя Космодемьянская – ее называли «современной русской Жанной д’Арк». Зою поймали с поличным, когда она поджигала немецкий штаб в родной деревне, протащили по улицам, пытали, а потом повесили, и тело с табличкой «Поджигатель домов» несколько недель провисело на деревенской площади. Образ Зои сделался неотъемлемой частью массовой культуры военного и послевоенного времени, а также изобразительного искусства. В 1944 году о Зое сняли фильм, памятники ей стоят по сей день. В марте 1942 года в журнале Time вышел посвященный Зое материал. Там рассказывалось о девушке, которая сразу после 10-го класса ушла в партизанский отряд:

Коротко остриженная, одетая по-мужски высокая восемнадцатилетняя Зоя оказалась ловкой диверсанткой: перед тем как ее схватили немцы, она перерезала кабель немецкого полевого телефона, обстреляла немецкий военный штаб и уничтожила вражескую конюшню на двадцать лошадей.

Схватив Зою, нацисты пытками выбивали из нее информацию:

Пороли кожаным ремнем, избивали кулаками. Подносили к подбородку зажженные спички. Царапали спину пилой. Подталкивая остриями штыков, ее провели босиком по снегу.

Наконец Зою привели к месту казни, и перед смертью она будто бы бросила в лицо своим палачам:

Вы меня сейчас повесите, но я не одна. Нас двести миллионов. Всех не перевешаете. Вам отомстят за меня![590]

В американской прессе появлялось множество репортажей об ожесточенном сопротивлении советских женщин врагам. Например, Национальный совет американо-советской дружбы распространял письмо, полученное одним красноармейцем от сестры. Она рассказывала о гибели нескольких подруг, которых схватили и повели в какой-то дом «для утоления скотской похоти» четырнадцати немецких офицеров:

Когда Таню схватил немецкий подполковник, она подхватила со стола вилку и выколола ему глаза. Зина опрокинула баллон с бензином, стоявший возле двери, и бросила на пол зажженную сигарету. Вера заперла дверь и швырнула ключ в печку. Пьяные фашисты очутились в западне. Девушки погибли вместе с ними. Из четырнадцати офицеров спаслись только двое[591].

В конце 1930-х годов место женщин в советском обществе оказалось коренным образом переосмыслено в более консервативном ключе: новая правительственная политика и пропаганда все чаще подчеркивали, что женщина – прежде всего жена, мать и домашняя хозяйка. Однако в военные годы присутствие женщин на фронте – причем в небывалых до той поры количествах – открывало перед ними такие возможности, которые раньше возникали лишь на самых «утопических» этапах советской истории. Многие воевавшие женщины прошли очень хорошую подготовку и принадлежали к «профессиональной и технической элите вооруженных сил. Они стреляли из пулеметов и гаубиц, служили снайпершами, артиллеристками, боевыми летчицами, младшими командиршами в мужских, смешанных и женских отрядах; их численность составляла более 120 тысяч из полумиллиона женщин, находившихся в действующей армии во время войны». И несмотря на чистки конца 1930-х, большинство этих женщин страстно желали сражаться за родину. Более того, они видели в армейской службе «выражение своей новой, освобожденной советской женской природы»[592].

Если оставить за скобками репрессивный характер и противоречивую идеологию, сталинская система в целом пошла на пользу многим женщинам. В конце 1930-х годов и во время войны перед молодыми женщинами, верными режиму и безропотно принимавшими ограничения своей личной независимости, открывались реальные возможности для получения