— А не известен ли вам, — как бы между прочим сказал он, — некий кукольник по имени Карл, или Карло, что давал недавно представления на площади перед церковью?

— Карло? — равнодушно и с оттенком грубого высокомерия переспросил Барба. — Не имею чести знать такого. Я доктор механики, моя специальность — точные махины, фокусы, kunststück, а не пустая балаганная потреба. А в чём дело?

Игра его сделала бы честь театральному трагику. Фриц сидел как на иголках — взгляд водянистых глаз десятника уже два раза останавливался на нём, но всякий раз ненадолго. Музыканты в ожидании переминались чуть поодаль У ворот, делая вид, что они тут ни при чём, кутались в плащи и передавали друг другу бутылку. Йост на козлах сохранял олимпийское спокойствие. Фриц закрыл глаза, скрестил в кармане пальцы и замер, рисуя перед мысленным взором багровую рожу десятника. «Только бы пронесло. Только бы пронесло...» твердил он про себя. Спину обдавало холодом. Рука под браслетом чесалась.

Десятник сложил ладони на животе.

— Э-э... Покажите-ка мне ещё раз эту вашу... Охота посмотреть.

— Пожалуйста. — Карл-баас с готовностью приоткрыл плащ.

Некоторое время десятник молча созерцал бледное восковое личико, карминовые губки, пронзительные синие глаза и такие же синие волосы, потом сделал знак, что можно укрывать обратно.

— Страсть как похожа на мою младшенькую; покойную, — признался он. — Волосы бы потемнее — и точь-в-точь моя Матильда, как живая. Мороз по коже. Экий вы мастак! На кой она нужна, такая здоровенная?

Карл-баас выпрямился, поправил очки и наклонился к стражнику.

— Важный заказ! — доверительно сообщил он, прикрывшись ладонью.

— Понимаю. Понимаю, закивал десятник, возвращая документ. — Э-э... А что у ей в нутре?

— Она ещё не доделана, — торопливо сказал новоявленный «доктор механики», укутывая своё детище и опуская вуаль. — А внутри... всё как в часах — пружины, шестерни... мехи... — Он сунул десятнику кошелёк. — Вот, это вам. Извольте, так сказать, принять. За причинённое беспокойство.

Десятник шумно вздохнул, обдав сидящих в повозке винными парами, спрятал кошелёк в карман, подозвал караульного и жестом приказал ему пропустить повозку.

— Какого чёрта! — заорал он. — Вы что, глаза пропили?

Стражник растерялся.

— Дык ведь это... волосы...

— Да мало ли, у кого какие волосы! Нам приказано искать каких-то оборванцев — бородатого урода с ниточным дергунчиком и его девчонку в синьке, а не почтенного доктора и куклу, пусть даже с голубыми волосами. И нечего дёргать меня по пустякам! Печать в порядке? В порядке. Бумаги в порядке? В порядке.

— Это не те куклы, которые вы ищете, — заверил его Карл Барба.

На краткий миг повисла пауза. Фриц замер, ногти его впились в ладони. «Только бы пронесло. Только бы пронесло...»

— Это не те куклы, которых мы ищем, — наконец согласился стражник. — Проезжайте.

Йост тронул вожжи, животина поплелась вперёд, и повозка, грохоча, проследовала в городские ворота. Никто из стражников не посмотрел ей вслед, а если даже и посмотрел, не обратил внимания на лёгкий стынущий парок, который поднимался от закутанной в суконный плащ фигурки, будто та дышала.

Никто, кроме «доктора Каспара».

— Дыши в рукав, девочка, а то увидят, — распорядился он уголком рта.

— Да, господин Карабас, — пискнула Октавия и уткнулась носом в воротник.

— Меня зовут Каспар. И вообще — пока молчи! Хм... «бородатого урода»... надо же...

Фриц разжал кулаки и перевёл дух. Его трясло, на руке под браслетом образовалась воспалённая полоска. Он поймал взгляд девочки, та улыбнулась ему. Приключение, похоже, её нисколько не испугало. Сил двигаться не было. Фриц сидел и вспоминал, как прятали в тележке — в сундуке и под сиденьем — разобранную на части настоящую куклу, как итальянец больше часа накладывал девочке на лицо сначала воск, а после — пудру и румяна, а она хихикала и жаловалась, что кожа чешется. Из-за корсета она едва могла ходить — его сделали двойным, а между слоями запрятали монеты; в повозку её отнесли на руках.

— Если б я знал, что с вами будет столько возни, нашёл бы кого-нибудь другого, — то ли в шутку, то ль всерьёз поругался Йост. — Проще взять куклу, а тебя оставить в городе. Не вздумай только свалиться в канал: пойдёшь ко дну не хуже того испанца...

Потянулись марши, пустоши, полоски вспаханной земли, редкие заросли орешника и дрока. Музыканты почти сразу нагнали повозку и теперь шли пообочь, изредка перебрасываясь репликами, пока не отдалились от городских ворот на достаточное расстояние. Снег уже стаял, на дороге проглянули камни. Теплело медленно. Час был ранний, все прятали носы и руки, зевали, а Октавия и вовсе уснула. Некоторое время они ехали вдоль канала, потом дорога сделала поворот, и повозка загрохотала по мосту. Здесь опять возникли небольшие формальности со сбором пошлины, но музыканты всё уладили. За разговорами, руганью и разбирательством никто не обращал внимания на сам канал с его лодками и баржами — все думали только о том, как поскорее с этим покончить и двинуться дальше. И напрасно: зрелище того стоило. В конце концов, не каждый день можно без опаски наблюдать, как по узкому каналу, с бурунами, прёт на вёслах крутобокая норманнская ладья.

* * *

Обитель смахивала на переполошенный курятник. Двор переполняли суета и беготня. К тому моменту, когда Иоганн и Золтан добежали до ворот, странноприимный дом уже горел и зарево освещало всё вокруг. Монахи, которые поначалу только бестолково метались, орали и кружились на месте, теперь организовались и таскали воду из пруда. Мимо Золтана как раз пробежал какой-то конверс, неся ведро; Хагг проводил его взглядом и поднял голову.

Вход был охвачен огнём. Изнутри не доносилось ни звука, в стёклах отражалось пламя, из всех щелей шёл дым. Пол полыхал, но стены, кажется, ещё не занялись. Монахи притащили топоры и крючья, намереваясь высадить окно, тушить внутри, но подоспевшие палач с подручным их остановили:

— Что вы делаете, стойте! Будет тяга, там всё вспыхнет! Заливайте так!

Окно комнаты, где содержали пленницу, было узкое и находилось высоко, вылезти через него было невозможно, да никто и не пытался. Жива ли девушка, мертва или лежит без чувств — оставалось лишь гадать. Сквозь дырочки на месте битых стёкол сочились струйки дыма. От близости огня скукоживало веки. Свинец оконных переплётов уже плавился.

— Что делать, Иоганн?

— Не знаю... Надо потушить огонь, там будет видно. Может быть, она ещё жива. Сейчас притащат лестницу, попробуем заглянуть в окно. Эй! Там есть ещё вёдра?

Пока они стояли и соображали, чем помочь, из темноты на них выпрыгнул какой-то незнакомый солдат. Он был без шлема, мокрый, с дикими глазами, весь в крови, в разодранной рубахе, от которой несло вином и гарью; борода его была опалена, физиономию пересекал багровый шрам. В руке он сжимал короткий пехотный палаш с гардой в виде буквы «S» — такой же обычно висел на поясе у Санчеса или Родригеса. Самих же Санчеса с Родригесом, а также прочих испанцев из отряда Киппера было не видать. Палаш был окровавлен.