Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У нас в Аракатаке аниме – это крошечные, не больше дюйма ростом, существа, обитающие на дне больших кувшинов для вина или масла. Иногда их путают с гусарапо или сарапико, которые на самом деле представляют собой личинки москитов, живущие на дне резервуаров с питьевой водой. Однако знатоки нечисти их никогда не перепутают: аниме обладает способностью выбираться из своего убежища, даже если кувшин плотно закрыт крышкой, а развлекаются они, устраивая в доме разнообразные пакости и шкоды. И не более того; это существа проказливые, но безобидные и благодушные: от них скисает молоко, меняется цвет глаз у младенцев, ржавеют замки, снятся замысловатые сны. Да, конечно, бывало раньше, что они доводили людей до сумасшествия и забрасывали камнями их дома. Был такой случай с доном Антонио Даконте, итальянцем-эмигрантом, внедрившим у нас последние достижения прогресса – немое кино, бильярд, прокат велосипедов, граммофон, радиоприемник. Как-то вечером разнесся слух по всему городку, будто аниме швыряются камнями в дом Даконте, и все, конечно, побежали смотреть. Вопреки ожиданиям это оказался не фильм ужасов, а скорей водевиль, хотя ни единого целого стекла в доме не осталось. Не видно было, кто это делал, но камни летели со всех сторон, причем колдовским образом не задевали людей, а попадали прямо в цель, то есть – во все стеклянное. И долго еще после этой волшебной ночи мы, дети, обязательно забирались к дону Антонио, чтобы снять крышку с кувшина и увидеть аниме – тихих и почти прозрачных, – скучающих под водой.
Самый, наверно, известный дом в городке стоял на углу рядом с тем, где жили мои дед с бабкой, и все называли его «дом мертвеца». В нем несколько лет провел приходской священник Франсиско Ангарита, окрестивший все наше поколение и знаменитый своими леденящими кровь проповедями. О падре Франсиско, подверженном приступам дикой ярости, шепотком говорили много чего – и хорошего, и дурного, но лишь много лет спустя я узнал, что, когда началась забастовка, а потом убийства сборщиков бананов, он занял очень твердую и последовательную позицию.
Я часто слышал, что дом получил свое название потому, что там якобы по ночам бродит призрак человека, на спиритическом сеансе представившегося Альфонсо Морой. Падре пересказывал эту историю с таким реализмом, что у нас мурашки бежали по спине. По его словам, этот человек – коренастый и плотный, с коротко остриженными густыми волосами, с безупречными, белоснежными, какие бывают у негров, зубами – ходил без пиджака, в сорочке с закатанными до локтя рукавами. Каждую ночь, как только било полночь, он, обойдя дом, исчезал под тыквенным деревом, росшим посреди двора. Разумеется, почва под ним была много раз перерыта в поисках закопанного в корнях клада. Однажды белым днем я погнался за кроликом и оказался в соседнем дворе: кролик юркнул в сортир и притаился там. Я толкнул дверь со всей силы, но вместо кролика увидел человека, скорчившегося над очком с тем меланхоличным видом, какой в этих обстоятельствах бывает у каждого из нас. Я узнал его немедленно – и не только по закатанным рукавам, но и по сверкавшим в полутьме африканским зубам.
Этот и многие другие случаи вспоминал я несколько дней назад в раскаленном городке, а мои старые друзья, и новые друзья, и те, с кем только что подружился, – все были вроде бы очень рады, что мы после столь долгой разлуки снова вместе. Это был тот самый родник поэзии, рокот которого звучал мне по всему свету и на всех языках – и притом, казалось мне, существовал он скорее в памяти, чем в действительности. Трудно представить себе место более забытое, более заброшенное, более удаленное от Божьих дорог. И как же тут было от чувства протеста не всколыхнуться душе моей?
Как пишется роман?
Этот вопрос, без сомнения, чаще всего задают писателю. Ответ дается в зависимости от того, кто спрашивает. Более того – на такой вопрос отвечать полезно, ибо хотя удовольствие – не только в разнообразии, как говорится, но и в том, что оно предоставляет возможности найти истину. И несомненно одно – сдается мне, что чаще всего этот вопрос задают себе сами романисты. И самим себе всякий раз мы отвечаем по-разному.
Имею в виду в первую очередь тех писателей, которые считают, что литература призвана улучшать мир. А те, которые полагают, что она призвана округлять банковские счета, знают формулы успеха – выверенными так же точно, как в математике. Издатели это знают. Один из них с удовольствием рассказывал мне недавно, как просто было ему получить Национальную литературную премию. Прежде всего необходимо проанализировать состав жюри, узнать биографию каждого из его членов, его пристрастия и вкусы, его собственные произведения. Издатель думал, что сумма всех этих элементов даст представление о вкусе всего жюри в целом. «На то и существуют компьютеры», – сказал он. Определив, какого сорта книга имеет наибольшие шансы получить премию, следует действовать методом противоположным тому, что применяется в жизни: вместо того чтобы искать такую книгу, стараются понять, какой писатель (хороший или бездарный) сможет лучше других ее изготовить. После этого остается лишь подписать с ним контракт, чтобы засадить автора за написание книги, которая на будущий год получит Национальную премию. Тут тревожит лишь, что автор доверится компьютерам, а те дают вероятность попадания лишь в 86 %.
Так что проблема не в том, чтобы написать роман – или пусть даже рассказ, – а в том, чтобы написать это всерьез, а иначе он не продастся и не получит никакой награды. Нет решения этой проблемы, и уж кому лучше знать это, как не человеку, пишущему сейчас эту колонку с тайным замыслом самому отыскать разгадку. Так что я вернулся в свой кабинет в Мехико, где ровно год назад оставил несколько неоконченных рассказов и начатый роман, и почувствовал, что не могу найти кончик нити и распутать весь клубок. С рассказами сложностей не возникло: они лежали в мусорной корзине. Перечитав их с безопасной дистанции в один год, я готов был поклясться – не кривя при этом душой, – что их написал не я. Они были частью старого проекта – шестидесяти с лишним рассказов о жизни латиноамериканцев в Европе, но имелся у них один существенный дефект, дававший основания разорвать их: я сам не верил тому, что написал.
Мне не хватит самонадеянности