силами пытаются скрыть. Пусть написано коряво, так даже лучше, воззвания рассчитаны на простого человека, написаны эмоционально, от души, и это самое главное. Вот, к примеру, воззвание к обывателю: «Вы вертитесь в своей нужде как белка в колесе — городским пайком не прожить, ибо ничего не дают, жалованья не хватает, так как все безумно дорожает, и вам предстоит голодная и холодная зима…» Что, разве не так? — в глазах у Ксенофона вспыхнули яркие искорки.

— У меня создастся ощущение, что вы помогали составлять эти воззвания, — усмехнулся Пул, раскурив сигару. — Мне думается, что вам не стоит столь часто встречаться с этим Щепкиным. Я верю, он милый, интеллигентный человек, но наша задача не участвовать в каком-либо антибольшевистском движении, не помогать ему развиваться, а сбор информации, чтобы администрация президента имела полную картину происходящего в России, и должен сказать, что я не ошибся, предложив именно вам возглавить руководство Бюро…

— А что, были сомнения? — улыбнулся Каламатиано.

— А как же! Не только сомнения, но активные возражения.

— Мэдрин возражал?

— Нет. Благодаря Мэдрину вас и утвердили. Френсис возражал. Кстати, знаете, кого он активно предлагал вместо вас? — Пул хитро прищурился. — Робинса!

— Но Рей мне все время внушал, что Френсис его главный враг и что его высылают из России лишь потому, что он в контрах с послом, который требует его срочной замены, — удивился Каламатиано.

— Рей и Дэвид всегда были друзьями. А вводить собеседника в заблуждение излюбленный прием того и другого. Они оба обожают интриги, я сам недавно узнал об этом. И Френсис активно уговаривал Робинса, но тот почему-то не захотел. И тогда Саммерс стал активно поддерживать вас. Мэдрин пользовался большим авторитетом у Вильсона, и все это знали. Френсису пришлось уступить. — Девитт пососал сигару, выпустив колечки дыма. — Я теперь понимаю почему. Он хотел стать губернатором Камчатки. Ида. Кстати, его идея, чтобы взять у Ленина Камчатку в концессию на десять лет, не прошла. Это означало бы автоматически признать власть большевиков, а сие пока невозможно, как сами понимаете. Так что Рей тут проиграл. Я говорю об этом без всякой радости. Рей вообще-то мне симпатичен. И сама идея концессии интересна… — Пул взглянул на Каламатиано, точно знал о их договоренности вместе работать на Камчатке. — А со Щепкиным я вам советую всякие контакты прекратить. Нам только не хватало, чтобы вас арестовали по обвинению в причастности к этой организации. Эти воззвания вполне тянут на смертную казнь. — Девитт улыбнулся: — А у вас маленький сын, об этом не стоит забывать.

Ксенофон Дмитриевич вспомнил разговор с Локкартом после его возвращения в Москву. Он высказал тогда эту же мысль. С тех пор они не виделись. Интересно, что он поделывает? И как поживает Мура, неожиданно воспылавшая странной симпатией к большевикам? Надо ему позвонить, тем более что Рейли прислал для передачи Локкарту краткую записочку. Каламатиано ее не раскрывал и не знал, о чем пишет Рейли, хотя это был всего лишь сложенный вдвое листок, зашитый под подкладку плаща. Возможно, Сид надеялся, что Ксенофон Дмитриевич познакомится с содержанием записки. Но поскольку курьер на словах ничего не сказал об этом, то Каламатиано не решился прочитать ее.

Он позвонил Локкарту, но Хикс, поднявший трубку, сообщил, что господин консул уехал по делам и вернется не раньше шести вечера.

Локкарт ехал на конспиративную квартиру, расположенную близ Трубно!! площади. О ней не знали ни Хикс, ни Мура. Хоть Роберт и исключал слежку за собой, но сейчас лучше было перестраховаться, и он, выйдя за пару кварталов до дома, где находилась его тайная квартира, пошел к ней пешком, внимательно посматривая по сторонам: нет ли за ним хвоста. В руках у него был пузатый саквояж, довольно тяжелый, набитый консервами и двумя хорошими бутылками виски.

Так и не обнаружив слежки, Локкарт вошел в подъезд, поднялся на третий этаж и своим ключом открыл дверь.

— Это я, Александр Федорович, Роман Романович, — объявил он, прежде чем войти в полутемную комнату, в которой оба окна были занавешены тяжелыми портьерами. Человек, который здесь скрывался, звал Локкарта почему-то Роман Романович. Роберт не возражал.

Навстречу Локкарту вышел человек ниже его ростом, с небольшой рыжеватой бородой и в старом военном френче без погон. Они поздоровались.

— Как самочувствие, Александр Федорович? — спросил Локкарт.

— Вполне сносное. Читал «Анну Каренину» Толстого, и несколько раз к горлу подкатывал комок. Ту, толстовскую Россию мы потеряли навсегда!

— Не спешите с выводами, господин Керенский, — загадочно улыбнулся Локкарт, вытаскивая продукгы из саквояжа. — Вы, наверное, проголодались?

— Нет-нет! Ваших запасов здесь хватит на дюжину таких узников, как я! А почему вы сказали, чтобы я не спешил с выводами? — спросил Керенский, рассматривая красочные этикетки на банках с тушенкой. Борода ему шла, делая его круглое лицо интересным и даже значительным. — Есть новости от Деникина? Что с его наступлением на Царицын? Взял он его?

— Пока нет. Ноу меня есть новости от Савинкова: он планирует 6–8 июля поднять восстание в Москве, Ярославле, Рыбинске и еще в нескольких по соседству городах. Низложить большевиков и не откладывая начать выборы в Учредительное собрание. Партия левых эсеров вошла с ним в соглашение по этому вопросу, — объявил Локкарт. — На первых порах они тоже войдут в правительство, поскольку стоят за продолжение войны с Германией, за раздачу земли крестьянам, есть точки соприкосновения и по другим вопросам. На первом этапе такой союз необходим. Но вряд ли левые эсеры получат в собрании и в правительстве большинство. Постепенно они как партия должны или самораспуститься, или перейти на другую, более умеренную в политическом отношении платформу. Вот такие новости, Александр Федорович. Может быть, воздержитесь с отъездом?..

Керенский ничего не ответил, заложил руку за борт френча и с суровым выражением лица отошел к окну. Шторы были уже раздвинуты, и большая полоса солнечного света заливала широкую гостиную с овальным столом посредине и шестью мягкими стульями, сделанными из того же красно-коричневого дерева. На стене висел широкий ковер, подле которого стоял диван с изогнутой спинкой и два кресла по бокам. Одна двухстворчатая дверь вела в библиотеку, а другая в спальню.

Локкарт, так и не дождавшись ответа, достал из саквояжа принесенные бумаги, выложил их на стол.

— Вот ваш паспорт на имя Любомира Драгановича. Вы серб, возвращаетесь из плена. Вот справка о том, что два с половиной года вы пробыли в лагере для военнопленных под Казанью. Вот письмо к генералу Пуллю в Архангельск. С письмом поаккуратнее, сами понимаете…

Локкарт оставил документы на столе, сел в кресло. Керенский