Так началось их сотрудничество и интенсивная переписка. Штраус был счастлив. Не иначе как Цвейг послан ему судьбой. Сценарий представлял собой «готовую комическую оперу… более подходящую для переложения на музыку, чем «Фигаро» или «Цирюльник». Ему предоставлялся шанс взять новый кредит у своей юности, начать все сначала. Сотрудничество с Цвейгом приносило одно удовольствие. Отношения у них сложились легкие и дружелюбные, причем Цвейг не только был готов выполнить любую просьбу Штрауса, но относился к нему прямо-таки с благоговейной почтительностью. Даже до того, как было закончено первое либретто, Штраус начал строить планы дальнейшего сотрудничества с Цвейгом. Он вспомнил старую идею «Семирамиды» и писал, что согласен и на любой другой сюжет, лишь бы героем был «принц или мошенник, но никак не добродетельный слюнтяй или страдалец».

И тут вышел закон против евреев, и Цвейг, который был крупным представителем своей религии и автором библейской драмы «Иеремия»,[292] сразу понял, что его ждет беда. Штраус был с ним не согласен по следующим соображениям: нацисты, разумеется, не собираются выполнять свои угрозы; Цвейг — австриец, и его труды не подлежат запрету; положение самого Штрауса достаточно прочно, чтобы он мог настоять на своем. Но все-таки он написал Цвейгу 24 мая 1934 года: «Я прямо спросил доктора Геббельса, выдвигают ли против вас «политические обвинения», на что министр ответил отрицательно. Так что не думаю, что у нас будут трудности с «Морозус» (первоначальное название оперы). Но я рад слышать, что вы «не позволяете втянуть себя в это дело». Все попытки смягчить арийскую статью закона разбиваются об ответ: «Это невозможно, пока за границей ведется лживая пропаганда против Гитлера!»

Во время пребывания в Байрёйте Штраус «под строгим секретом» сообщил Цвейгу, который в то время работал в Лондоне, что он находится под надзором, но что его образцовое поведение расценивается как «правильное и политически безукоризненное». Но при чем тут было нейтральное поведение? Штраус обманывал самого себя и одновременно морочил голову Цвейгу. Он сообщил Цвейгу не всю правду. Когда Геббельс приехал к Штраусу в Ванфрид, где он тогда находился, чтобы обсудить новую оперу, Штраус, сохраняя полную серьезность, сказал ему, что не хочет создавать трудностей ни для Гитлера, ни для самого министра пропаганды и готов отказаться от постановки оперы. Но, предупредил он, это вызовет крупнейший международный скандал, который не пойдет на пользу рейху. Геббельс уклончиво ответил, что он может заткнуть рот газетам, но не может гарантировать, что во время премьеры кто-нибудь не бросит на сцену газовую бомбу. Он предложил, чтобы Штраус послал текст оперы Гитлеру. И если Гитлер не найдет в ней ничего предосудительного, он, наверное, разрешит ее постановку. Мы не знаем, прочитал ли Гитлер эту безобидную комедию, но он дал согласие на постановку «Молчаливой женщины» и даже заявил, что сам будет присутствовать на премьере.

Позднее Штраус записал все это на бумаге и запер записку в сейф. В ней он, в частности, писал: «Как это грустно, что композитор моего ранга должен спрашивать у какого-то недоумка-министра, что ему можно сочинять, а что нет. Я принадлежу к нации «слуг и официантов» и почти завидую преследуемому за его национальность Стефану Цвейгу, который теперь категорически отказывается сотрудничать со мной — ни тайно, ни явно. Ему не нужно милостей от Третьего рейха. Должен признаться, что не понимаю этой еврейской солидарности и сожалею, что Цвейг-художник не способен подняться над политическими заскоками…»[293]

Премьера «Молчаливой женщины» была назначена на 24 июня 1935 года. Инцидент, который произошел перед самой премьерой, описан Фридрихом Шухом, сыном тогдашнего дирижера Дрезденского оперного театра. За два дня до премьеры Штраус играл в скат с Фридрихом Шухом и еще двумя приятелями в дрезденском отеле «Бельвю». Вдруг он сказал: «Хочу посмотреть программу». Директор театра Пауль Адольф, когда ему сказали об этой просьбе Штрауса, поколебавшись, послал в типографию за гранками программы. Шух, сколько мог, прятал их от Штрауса, но, наконец, был вынужден показать. Имя Цвейга в программе не значилось, вместо него было написано: «По мотивам пьесы Бена Джонсона». Штраус посмотрел на программу, побагровел и сказал: «Вы можете поступать как хотите, но я завтра утром уезжаю. Пусть премьера состоится без меня». Затем он взял гранку программы и вписал в нее имя Цвейга. В конце концов программа была напечатана с именем Цвейга, Штраус остался, и премьера состоялась. Но на ней не было ни Гитлера, ни Геббельса. Штраусу сказали, что шторм помешал вылету их самолета из Гамбурга. Может быть, это было и так. Но Пауля Адольфа скоро уволили.

Штраус долго уговаривал Цвейга продолжать их сотрудничество. Если Цвейг не хочет, чтобы это стало известно, он, Штраус, согласен на тайное сотрудничество и обещает запереть партитуру в стол до той поры, пока все не наладится. Он никому не скажет ни слова. В конце концов, какая разница? «К тому времени, когда наши работы будут готовы, мир, возможно, неузнаваемо изменится».[294]

Но Цвейг продолжал упорствовать. Он понимал, что планы Штрауса неосуществимы. Он ожидал только ужесточения гитлеровского режима. Он знал, что наступили времена, «когда мы должны вычеркнуть из нашей жизни понятие безопасности». Он не хотел предстать перед миром в сомнительном свете, хотя и очень хотел бы работать вместе со Штраусом. Он посоветовал Штраусу поискать других либреттистов. Он даже предложил несколько идей, которые был готов подарить другим авторам (одной из этих идей был «День мира»). Штраус не хотел работать с другими авторами. «Не надо мне рекомендовать других либреттистов. Из этого ничего не выйдет. Не изводите попусту бумагу».[295] Когда положение в стране еще ухудшилось, Штраус предложил совсем уж детскую хитрость: переписываться под чужими именами: Цвейг будет Генри Мор, а Штраус возьмет имя Роберт Сторч, которое он использовал в «Интермеццо». Кого он надеялся обмануть? Короче говоря, заявил Штраус, «я не намерен отказаться от вас только потому, что в Германии сейчас у власти антисемитское правительство».

Со слепотой, коренящейся в его артистическом эгоизме, Штраус отказывался признавать очевидное. Он еще воображал, что ему все сойдет с рук. Однако в то самое время, когда он писал эти письма, в Германии вышла книга «Основы развития национал-социалистической культуры». Ее автором был доктор (почти все нацистские руководители в области культуры присваивали себе звание доктора) Вальтер Штанг. В ней говорилось: «Мы считаем, что существует большая разница между тем Рихардом Штраусом, который работал в союзе с либреттистом-евреем в те далекие времена, когда национал-социализм еще не существовал и нельзя было требовать от него осознания всей важности расового вопроса, и композитором, работающим в национал-социалистическом государстве и отказывающимся прервать отношения с еврейскими сочинителями оперных текстов. Во втором случае наличествует пренебрежение целями национал-социалистического движения, и мы должны сделать соответствующие выводы».