Представители кенийской народности боран ищут гнезда медоносных пчел с помощью птиц, которые так и называются – медоуказчики (Indicatoridae). Если боран хочется поесть меду, они свистом подманивают птицу. Или же, если птица голодна, она сама вьется вокруг людей и зовет их криками «тирр-тирр-тирр». Потом ненадолго исчезает из виду, очевидно, чтобы проверить, на месте ли пчелы, и, возвращаясь к людям, ведет их за собой короткими перелетами и криками. Добравшись до пчелиного гнезда, птица подлетает к нему и кричит уже по-другому. Боран умело разламывают гнездо, достают мед и оставляют изрядную порцию медоуказчику, который сам вряд ли смог бы проникнуть туда. Орнитологи немецкого Общества научных исследований имени Макса Планка, три года изучавшие этот необычный симбиоз, узнали, что на поиски меда без помощи птицы людям приходится тратить в три раза больше времени. По-видимому, эти птицы точно так же наводят на пчелиные гнезда и барсуков-медоедов. Но, при всей остроте и быстроте зрения животных, мало чьи глаза смогут сравниться с глазами художника – представителя еще одной разновидности охотников, чья добыча обитает одновременно и во внешнем мире, и во внутренней чаще воображения.

Глаз художника

В последние годы жизни Сезанн страдал от ставших знаменитыми приступов сомнения в своей гениальности. Не могло ли его искусство быть всего лишь порождением причуд зрения, а не воображения и таланта, подкрепленных бдительным эстетическим чутьем? Морис Мерло-Понти в посвященном Сезанну блестящем эссе «Смысл и бессмыслица» писал: «Старея, он стал гадать, не возникло ли новаторство его живописи из-за проблем с глазами, не была ли вся его жизнь основана на случайности в состоянии тела». Сезанн придирчиво рассматривал каждый мазок кисти, стремясь к полнейшему овладению смыслом мира. Как точно выразился Мерло-Понти:

Будучи человеком, открытым всей полноте жизни, Сезанн ощущал себя проводником, в котором природа встречается с человечеством («Пейзаж во мне мыслит самостоятельно… его сознание – это я») – и стремился работать во всех несхожих сферах живописи, как будто рассчитывал таким образом уловить многосторонность, полуправду и мысли, содержащиеся в окружавшей его реальности, и сплавить их в единую монолитную версию. «Он считал себя бессильным, – писал Мерло-Понти, – поскольку был не всемогущ, потому что не был Богом, но тем не менее желал запечатлеть мир, полностью превратить его в зрелище, сделать видимым то, каким образом мир берет нас за душу». Когда думаешь о массе красок и образов на его картинах, пожалуй, не кажется удивительным, что Сезанн был близорук, но категорически отказывался носить очки, кричал: «Уберите от меня эту вульгарщину!» Он также страдал диабетом, что могло привести к повреждениям сетчатки, а под старость у него развилась катаракта (помутнение хрусталика глаза). Гюисманс однажды ехидно охарактеризовал его как «художника с расслоением сетчатки, который, раздосадованный своим дурным зрением, создал основы нового искусства». Сезанн, родившийся не в той вселенной, что большинство людей, рисовал мир таким, каким он представал в его глазах, но художник сполна воспользовался этой случайно выпавшей возможностью. С другой стороны, скульптор Джакометти, чьи узкие, чрезмерно удлиненные фигуры кажутся совершенно сознательно искаженными, однажды добродушно признался: «Все критики говорили о метафизическом содержании или поэтическом послании моей работы. Но я не закладывал туда ничего подобного. Это чисто оптические изыскания. Я попытался представить голову такой, какой ее вижу». За последнее время удалось узнать довольно много о проблемах со зрением у некоторых художников, после которых сохранились очки и медицинские записи. За «Ирисы» Ван Гога в 1988 году на аукционе Christie’s заплатили 49 миллионов долларов, что, несомненно, позабавило бы его, поскольку при жизни он продал только одну картину. Широкой публике известно, что Ван Гог отрезал себе ухо, но он также колотил себя дубинкой, каждое воскресенье посещал несколько церковных служб, во время которых спал на скамейках, видел затейливые религиозные галлюцинации, пил керосин и ел краски. Некоторые современные исследователи считают, что часть стилистических приемов Ван Гога (например, ореолы вокруг фонарей) – это не намеренные искажения, а результат болезни; или же от отравления красками, растворителями и смолами у него нарушилось зрение, и он стал видеть нимбы вокруг источников света. По словам Патрика Тревор-Ропера, исследовавшего в книге «Мир сквозь угасшее зрение» (The World Through Blunted Sight) нарушения зрения у художников и поэтов, среди возможных причин депрессии Ван Гога – «опухоль головного мозга, сифилис, дефицит магния, височная эпилепсия, отравление дигиталисом, применявшимся для лечения эпилепсии (он может добавить зрению желтые тона) и глаукома (на некоторых автопортретах заметен расширенный правый зрачок; по этой же причине вокруг источников света могут возникать цветные ореолы)». Совсем недавно, выступая перед неврологами Бостона, ученый добавил в этот список синдром Гешвинда – расстройство личности, иногда сопровождающее эпилепсию. Врач, лечивший Ван Гога, сказал о нем: «известно, что гений и безумие – ближайшие соседи». Многие из этих заболеваний могли повлиять на зрение. Не менее важно и то, что в самые яркие пигменты входят токсичные тяжелые металлы, в частности медь, кадмий и ртуть. Поскольку художники часто работали в той же комнате, где жили, испарения и сами ядовитые вещества легко могли попасть в пищу. В XVIII веке анималист Джордж Стаббс во время медового месяца жил в двухкомнатном коттедже, в одной из комнат которого повесил разлагающуюся лошадиную тушу, которую старательно препарировал в свободные минуты. Ренуар был заядлым курильщиком и, вероятно, не утруждал себя мытьем рук перед сворачиванием самокруток; краска с его пальцев, несомненно, густо окрашивала папиросную бумагу. Два датских терапевта, изучая связь артрита с тяжелыми металлами, сравнивали колорит картин Ренуара, Питера Пауля Рубенса и Рауля Дюфи (все они страдали ревматоидным артритом) с цветовой гаммой работ их современников. Ренуар выбирал ярко-красный, оранжевый и синий цвета – то есть большие дозы алюминия, ртути и кобальта. В самом деле, чуть не 60 % излюбленных красок Ренуара содержали вдвое больше опасных металлов, нежели те, которыми писали такие его современники, как Клод Моне и Эдгар Дега, предпочитавшие темные пигменты, сделанные из безопасных соединений железа.

По словам Тревор-Ропера, близорукие художники, математики и литераторы обладают сходными особенностями личности. Их «внутренняя жизнь не такая, как у остальных», их индивидуальность иная, потому что им визуально доступен лишь близко расположенный мир. Образность их работ вращается вокруг того, что «можно увидеть лишь в непосредственной близи», и они более интровертны. О близорукости Дега он, в частности, писал: