Сердце у неё ёкнуло, почти остановилось, потом зачастило.

— А как же доклад, господин подполковник? К десяти утра? — она сказала намеренно спокойно, взяв себя в руки, с намёком на издевку даже. Понимая, что очень, очень рискует. Что как пересиливший себя, пригласивший домой кавалер вдруг психанет, наподобие автора тех стихов, что недавно ей читал. Тот тоже из пустяка стал под выстрел к барьеру, в двадцать семь лет лишив себя жизни, а русскую литературу — невозможно представить чего…

К её счастью, Уваров молча махнул рукой. Потом всё-таки сказал стиснутым голосом:

— О каких глупостях ты сейчас говоришь…

Его квартира на третьем этаже очень культурного подъезда Анастасии сразу понравилась. И не такое видела, особенно на «Валгалле», а тем не менее. Запахи, и те показались родными. Восковой мастики, которой по старинке натирали полы, свежесмолотого арабского кофе, хорошего табака, чуть-чуть — мужского одеколона или освежителя воздуха с похожими мотивами.

«Это — и вправду моё! — мелькнула мысль. — Дом меня принимает раньше хозяина…»

Валерий помог ей снять пальто (теперь собственное, не заёмное), присев, расстегнул застёжки высоких ботиночек, опять на секунду задержав руку на щиколотке. И она снова вздрогнула.

Сам разделся, задвинул дверцу стенного шкафа. Замялся, словно не зная, что делать дальше. Проводить гостью в комнаты или…

«Или» и получилось. Настя ли на него так взглянула, сам он пересилил жуткую скованность тела и сумятицу в душе, но Валерий обхватил девушку руками за плечи, прижал к себе так, что более слабое существо наверняка вскрикнуло бы от медвежьих объятий.

Она сама подставила лицо с мягкими, раскрывшимися навстречу губами.

Несколько минут выпали у Вельяминовой из памяти, несмотря на всю её спецподготовку. Очнулась она уже в гостиной, на широком кожаном диване. Прерывая поцелуи только для того, чтобы набрать в грудь воздуха, Валерий гладил ей грудь через платье, бедро выше края чулка, и она сама, обвив руками его шею, вздыхала судорожно, готовая на всё остальное. Помнила, по наведённому сну, как дальше будет прекрасно.

И вдруг вскочила, вырвалась, преодолела наваждение и тёмную, неподконтрольную и ненужную волну желания.

Он ведь ей так и не сказал главного слова. А без него? Утром встанут, разойдутся, он к себе в штаб, она — в казарму. На том всё может и закончится. Страсть — она и есть только страсть.

— Хватит, Валера, хватит…

Он успел сорвать ей застёжки резинок, и чулки сползали к коленям. Да и без этого — не так получается, как она мечтала, не так.

— Да Настя, подожди, да я…

— Я сказала — хватит! — почти потерявшая голову девушка превратилась в прежнего жёсткого подпоручика. — Покажи, где я могу поспать…

— Да, хорошо, сейчас. — Уваров выглядел и обиженным, и растерянным, но главное — управляемым. Подчиняющимся. Её напору или собственным убеждениям и привычкам — не столь важно.

Анастасия за один вечер сумела превратиться из недоделанной аггрианки в настоящую русскую девушку. С инстинктивным умением объяснить мужчине, выбранному для себя, кто впредь будет в их союзе главным. Независимо от того, как это будет выглядеть на людях.

Она сама внезапно захотела полной близости, и тут же сумела удержаться, в то время как он, чьё желание и готовность Настя ощутила в полной мере, себя перестал контролировать.

Значит, так будет и дальше. Стартовую позицию проигрывают (или выигрывают) один раз. Ну и хорошо, ему, мужу (так она в уме его и назвала), ведь только лучше станет. Со всем своим бестолковым героизмом, умом, отвагой (перед которой подпоручик Вельяминова, как и все офицеры всех семи отрядов «Печенег», неважно, мужчины или женщины, искренне преклонялись), крестами, чинами, лично изъявлённым «Монаршим Благоволением». А муж у неё будет правильный. Свой долг исполняющий, в не касающиеся его дела не встревающий, послушный. Одновременно готовый стать спиной к спине против всего мира. С нею. И упаси бог, на другую (Настя не стала произносить просящееся на губы слово) посмотрит. Двадцать семь лет имел на свободу совести и развлечений. А уж теперь…

— Покажи, где я смогу просто поспать…

Он провёл её в спальню, где стояла явно лишняя для холостого офицера широкая кровать.

— Спасибо, дальше я сама разберусь…

— Вот тут, обрати внимание, — с вновь проявившимся гордым вызовом, сказал Валерий, — на двери очень прочный засов. Закройся, на всякий случай.

— Что ты у меня за дурак! — она совсем легонько приобняла его за плечи, коснулась губами уголка губ. — Иди. Не морочь себе голову…

Ближе к рассвету Уваров вскинулся, машинально пощупал рукой рядом. Нет её. А он ожидал, что коснётся рукой прекрасного и желанного тела. Могла бы и прийти, при всех её принципах и заморочках. Хоть офицерских, хоть девичьих.

Валерий сел и заметил вдалеке, на навощённом паркете, световой блик. Накинул на плечи махровый банный халат и отправился на разведку.

Открыл третью по коридору дверь, не спальни, куда он Настю определил, а рабочего кабинета. И увидел, выходит, не подругу, а подчинённую, сослуживицу.

Вельяминова, в золотистой комбинации на голое тело, сидела в кресле перед письменным столом и торопливо писала автоматической чернильной ручкой на стандартных листах бумаги. Несколько, уже заполненных, веером лежали на синем сукне слева, толстенькая пачка чистых — справа.

В левой руке она держала дымящуюся папиросу. Это Валерию не понравилось больше всего остального. За каким чёртом ему курящая жена?

От едва заметного движения воздуха между дверью и окном Настя вскинула голову.

— А, это ты? Чего не спишь?

— А ты? Что за?.. — он не подобрал слова, каким назвать её поведение, более чем странное, по любым меркам. На циферблате — пятый час утра. И, несмотря на прочее, его внимание слишком привлекала почти совсем открытая кружевным вырезом грудь любимой.

Нет, не только эта примечательная деталь женского организма его привлекала и отвлекала. Если бы подполковник, бывший фронтовой поручик и штабс-капитан, легко покупался на подобные штучки (как поёт знаменитая «примадонна»), его закопали бы в красный туркестанский песок раньше, чем вручили по́том и кровью выслуженную третью звёздочку. Без всяких «пяти штыковых атак».

Он заметил и другое, по службе более важное. Телефонный аппарат, вечером и всегда стоявший на тумбочке у окна, переместился на стол, под её левую руку. Значит, с кем-то разговаривала глубокой ночью, пока он спал. А она — нет.

Интересно. Тут в нём заговорила не ревность, а инстинкт контрразведчика.

— Договорились ведь, — сказала Анастасия, — доклад должен быть готов к десяти утра. Вот и работаю. Заканчиваю четвёртый вариант.

— Нет, ну что ты за… — и опять слов не нашлось, — что за… педантка, Настёна? Успеем, всё успеем, иди сюда!