В бывшем дворе тоннары появилась беседка, деревья. Растения в горшках разбавляют серый цвет мостовой. Невысокое здание надстроено и переделано в жилое помещение с большими окнами и террасой, с видом на лодочный спуск.

На море смотрит и квадратная башня.

Кажется, что она пикейная, словно одета в кружево.

Четыре верхушки, четыре пилястры, четыре пика. Готические линии под стать английскому замку, арочные окна, уходящие в небо. Резная инкрустация из туфа, замысловатые узоры, высеченные в камне.

Винченцо чувствует восторг Джулии.

— Но она…

— Восхитительная. Я знаю. Поэтому не хотел привозить тебя сюда раньше времени, — говорит он и берет ее за руку. — Пойдем.

Оборачивается к няне и матери.

— Вы подождите здесь.

Карло смотрит, как они входят в дом. Остается внизу, понимая, что их надо оставить наедине: Джулия еще не знает про зал в башне, о котором Винченцо мечтал с того самого момента, как понял, что станет его единственным хозяином.

* * *

Шаги отзываются эхом в пустых комнатах. Горничная идет впереди, открывает окна. Впускает солнце, свет ложится на квадратики майолики, устилающие пол. Шум моря заглушает шорох юбок и негромкие голоса хозяев.

Мебель из красного дерева и ореха — столы, шкафы, диваны, консоли — оживает под мягким светом. Не хватает декоративных салфеток, но о них позаботится Джулия. Когда он говорит ей об этом, она светится от счастья.

Винченцо пересекает коридор с окнами, выходящими на море, останавливается у двери. Берется за круглую ручку.

— Смотри.

Джулия входит.

Над головой — крестовый свод, высокий, изящный, как в церкви. Ребра, покрашенные в красные и золотые цвета, скользят вниз, чтобы плавно перейти в оконные рамы.

Золото, охра и — море. Залив Аренеллы и весь Палермо.

У нее захватывает дух. Она кружится на месте, запрокинув голову, и смеется, как ребенок.

— Тебе нравится? — он обнимает ее сзади. — Ни у кого в Палермо нет ничего подобного.

Она настолько счастлива, что не может сказать ни слова.

Внезапно в комнату врываются дети. Визжат от восторга, любуются сводом, смеются.

Джулия берет на руки четырехлетнего Иньяцио и показывает фрески на стенах. Даже Джузеппина, вошедшая в комнату последней, озирается вокруг, удивленная и радостная.

Винченцо со стороны наблюдает за ними. Теперь у него есть то, о чем он мечтал, — дом под стать его имени и его семье. Он выходит из комнаты и идет в небольшую гостиную. Там Карло Джакери закуривает сигару.

— Они восхищены.

— Ну, ты этого и хотел, так ведь? Поразить всех, — отвечает Карло, облокачиваясь на подоконник. Он показывает на лодочные склады. — Ты сумасшедший, и я вместе с тобой, раз послушал тебя. Никогда не думал, что построю нечто подобное рядом с тоннарой. Только ты мог меня на такое уговорить. Да еще в Палермо.

— Если бы не я, многого бы не было. Увидишь, когда вырастут продажи тунца в оливковом масле. Уже несколько лет мы закатываем его в банки и продаем, и спрос продолжает расти, — говорит Винченцо без тени высокомерия, со знанием дела. — Вот так я отвечу тем, кто называет меня фантазером. Фактами. Как и с литейным цехом «Оретеа», который я купил у братьев Сгрои. Все мне сказали, что в Палермо у цеха нет будущего, что здесь могут выжить только лавки. Но я-то знаю, что это не так. Если никто не начнет думать по-крупному, этот остров так и будет плестись позади всего мира. Знаешь, как говорят в Палермо? Дай мне время, сказала мышь ореху, и я прогрызу в тебе дырку.

— Опять ты со своими пословицами. — Карло смеется. — В тебе больше палермского, чем в самих жителях Палермо в седьмом поколении.

— Я один из тех, кто не сдается, Карло. Ты знаешь. Кстати, по поводу литейного цеха, я хочу, чтобы ты съездил на стройку рядом с Порта-Сан-Джорджо. Мне не нравится, что работы по строительству новой конторы продвигаются так медленно. Сегодня меня называют безумцем, но, вот увидишь, когда все корабли будут железными и с паровым двигателем, собственный литейный цех для ремонта только своих пароходов позволит снизить цены на запчасти и на многое другое.

И Винченцо вспоминает мельницу для коры хинного дерева, и оскорбления, сказанные в адрес Флорио, когда они собирались торговать хинным порошком, изменив правила.

— Безумец, да. Не забудь про босяка.

— Я воспринимаю это как шутку. — Но на лице Винченцо лишь подобие улыбки. Не все можно изменить. — Особенно когда вспоминаю тех, кто первый начал так меня называть и из-за чего…

— Думаю, тебя так и будут называть до самой смерти. — Карло сейчас серьезен. — Ты должен был бы привыкнуть.

— Да вроде уже. — Винченцо меряет шагами комнату, заложив руки за спину. — Но я не могу смириться, у меня не получается. Абсурдно, когда такие люди, как Филанджери, называют меня босяком и при этом посылают своего посредника просить у меня денег в долг. Их наглость и беспринципность — вот что меня раздражает! — Винченцо снова вытаскивает на свет злобу, которую всегда держит при себе, нянча ее, словно дитя.

Карло Филанджери, князь Сатриано, испытывает серьезные денежные затруднения. Неправильные инвестиции, говорят одни, роскошество и мотовство, говорят другие. Кредиторы давно ждут его банкротства. Вода подступает к горлу. Или плыть, или идти ко дну.

И спасательный круг для князя — в руках у Винченцо.

* * *

Наступает вечер. Они все вместе ужинают в новом доме. Как обычно, на столе спагетти с соусом, жареная рыба. Свежие овощи и картошка — с краю, для домовых, чтобы были благосклонны, оберегали очаг. Джулия следует этому обычаю, но про себя удивляется: ей, северянке, скептику по натуре, кажется довольно смешным подобное подношение духам, но такова традиция.

Поздним вечером они вдвоем отводят детей в их комнаты. У девочек общая, у Иньяцио своя. Рядом комната Джузеппины. В конце коридора, с окном на залив — Джулии и Винченцо.

Никто не спит: все слишком возбуждены. Даже горничные продолжают ходить по дому — на цыпочках, бесшумно закрывая двери. Анджелина и Джузеппина прыгают на кровати, им восемь и шесть лет соответственно, совсем еще дети. Иньяцио бегает, прячется, и мадемуазель Брижит никак не может его успокоить. И только окрик Винченцо заставляет всех забраться под одеяла, откуда все равно доносится приглушенный смех.

Позже Винченцо заглядывает в комнату матери: она сидит на краю постели с закрытыми глазами, с четками в руках и в чепце, который еще не сняла.

— Вы не ложитесь, мама?

— После молитвы.

В последнее время донна Джузеппина стала как никогда набожной. Что стало причиной такой перемены в ней — старость или страх того, что ждет по ту сторону жизни, скупой на радости, — неизвестно.