Самое неприятное – у нее никогда не было денег. Она знала, что они есть, лежат в определенном месте. Но вот взять и потратить не имела права. Да и зачем тебе деньги, говорил Геннадий, когда ты можешь мне заказать по телефону все, что ты хочешь, и я куплю тебе сам?

Она не знала, как ответить ему, что хочет сама пройтись по магазинам и выбрать себе то, что она хочет. Что-то подсказывало ей, что стоит только нарушить заведенные в их семье и навязанные ей правила, как разразится настоящий скандал, и муж непременно назовет ее неблагодарной тварью (он использовал это слово не один раз, когда рассказывал о женах своих приятелей), и что она сама не знает, что хочет. Она так хорошо представляла себе весь набор эпитетов, который обрушится на ее голову, если только она посмеет бунтовать, что она каждый раз откладывала этот разговор.

Но он все равно произошел. Когда она однажды, не спросив разрешения у мужа, не посоветовавшись с ним, взяла деньги и купила себе блузку и ажурные колготки.

Когда она вечером того же дня, решив встретить его во всем новом, появилась перед ним в прихожей, то сразу же неожиданно получила сильнейшую пощечину, от которой отлетела в сторону, ударилась головой о стену и рухнула на пол…

Так начиналась ее новая – «свободная», «бунтарская» – жизнь. Полная открытий, разочарований и острых желаний: убить, растерзать, разорвать на куски, отравить, разбить голову, заколоть ножом…

Сколько раз она пыталась уйти, но каждый раз он ее находил то у подруги, то у соседки, то просто на улице, замерзшую, в полуобморочном состоянии.

Обращаться в милицию она тоже боялась, знала, что вот тогда уже он точно ее убьет. К тому же после всех побоев она теперь постоянно выглядела так, как если бы пила и была за это бита – опухшее от оплеух лицо, синяки под заплывшими глазами… Муж сам сказал ей, что если она вздумает только пожаловаться на него, как он сразу же скажет, что она пьет.

От прежней красоты, которой Лариса так гордилась, не осталось ничего. Даже синева глаз исчезла, уступив место какой-то серой мути… Разбитые губы, распухший нос…

Правда, теперь он бил ее не за то, что она брала у него деньги и что-то покупала, а за то, что она отказывала ему в постели. Ей стали противны его прикосновения, ее тошнило от одного вида его голого тела, мутило от его запаха. Она возненавидела мужчин настолько, что, если бы даже Геннадия не стало, она никогда бы повторно не вышла замуж.

Вся ее жизнь превратилась в один сплошной кошмар с кровавыми побоями, грубостью, постоянными изнасилованиями и оскорблениями. Она понимала, что Изотов болен, что он психически нездоровый человек, и надо было что-то делать, пока он на самом деле не прибил ее.

Однажды к ней зашла соседка, ветеринар, рассказала, как ей пришлось усыпить свою собственную собаку, которая сдуру съела резиновые перчатки. Она так долго и эмоционально рассказывала о том, как мучилось животное, и что она после этого сама пересмотрела свой взгляд на умерщвление животных, что Лариса, сделав вид, что заинтересовалась ветеринарией, попросилась в клинику, поприсутствовать на приеме. Даже подружилась с этой девушкой и в результате – выкрала яд адилин, которым усыпляли животных. Просто отлила в пузырек и принесла домой. Долго думала, как отравить мужа. Шли дни, недели, месяцы, а она так и не решалась сделать это. Ведь надо было все хорошенько обдумать, чтобы не попасться. Ведь соседи-то все знают, что в этой квартире не все благополучно, что здесь муж постоянно избивает свою жену, а потому в случае, если его отравят, то сразу подумают на жену.

Однако способ, как это можно сделать, она придумала. Купила первые же попавшиеся капсулы с витаминами, высыпала содержимое в чашку, плеснула туда раствор адилина, слепила эту массу в комочки и засунула обратно в капсулы. Проверила на кошке во дворе, впихнув капсулу ей прямо в глотку.

Дело было в подвале, кошка кричала, металась, натыкаясь на стены, и так страдала, что все остальное Лариса видеть уже не могла – пулей выскочила из подвала и убежала домой. Через два дня снова зашла туда и увидела окоченевший труп несчастного животного с остекленевшими глазами и окровавленной мордой…

«Вот и ты тоже будешь так мучиться, скотина…» – подумала она о муже, и после этого ей стало жить как-то спокойнее. Словно под подушкой всегда теперь лежал заряженный пистолет.

Как-то раз, проснувшись, вдруг поняла, что больше так жить не может. Что она устала бояться, что вполне созрела для того, чтобы сбежать. Вот только куда? К родителям? Он ее и там найдет. И никакая милиция не поможет.

Удивительное дело, но сейчас, когда она оглядывалась назад, ей не верилось, будто она на самом деле считала, что не может попросить помощи ни у родителей, ни обратившись в милицию. Вероятно, тогда ей было так плохо оттого, что психика ее была сломана, да и физическое здоровье надорвано, поэтому она и не чувствовала в себе сил бороться. И уж точно не верила, что участковый милиционер сможет как-то повлиять на Геннадия. Тем более верила в его угрозы, что он выставит ее алкоголичкой.

…В тот день она вышла из дома, чувствуя, что умирает. Кажется, это было весной. Солнце припекало вовсю. Воздух был влажный, пахло недавно прошедшим дождем и мокрой землей. Люди куда-то спешили, где-то работали, к чему-то стремились. Лариса же, забыв, что такое вообще работа (когда-то давно она работала секретарем в маленькой конторке), вдруг захотела туда, к людям. Чтобы они увидели ее, такую слабую, избитую, с синяками под глазами и кровоподтеками на шее, ссадинами на руках, и взяли к себе, спасли.

И вот как она только об этом подумала, так сразу же увидела приближающегося к ней мужчину. Невысокого, невзрачного, в старом поношенном костюме и без галстука. Она видела его где-то раньше. Кажется, он работал инженером в их конторе, да потом ушел, как говорили – в автомастерскую, где платят больше. В памяти осталась какая-то трагическая интонация тех, кто говорил о нем. Вдовец? Да, кажется, вдовец. С дочерью-подростком. И вот теперь он шел прямо к ней. Остановился напротив, сощурился от солнца и спросил:

– Что с вами, Лариса? Что с лицом? На вас напали? Вызвать милицию? «Скорую помощь»?

У него и голос был тихий и кроткий, как и он сам. Взгляд – перепуганный, участливый.

– Да, на меня напали, – сказала она.

– Кто? Я уже пять минут наблюдаю за вами… Вы какая-то… не такая…

– Я от мужа сбежала, – призналась она. – Вернее, пока еще не сбежала, но собираюсь, а сил вот нет…

И тут она почувствовала, как рот ее скривился от судороги, и она, закрыв лицо руками, разрыдалась…

Вот так она и оказалась в доме Неустроевых. Юра ничего не боялся. Спрятал ее у себя, как в крепостной башне, и принялся лечить. На Тину, попытавшуюся взбухнуть, цыкнул, сказал, что нельзя быть такой бессердечной, что от неудачного брака никто не застрахован.

Он лечил ее сам. Лаской, тишиной и покоем, хорошей и дорогой едой, поил простыми успокоительными отварами, покупал ей мази для заживления ран. Однажды они с Тиной вернулись из города с покупками – две пуховые подушки, теплое большое одеяло.