А до тех пор вода Эфендвил все так же черна, и лишь чары фейри не дают земляному маслу отравить и землю.

Боусвелл вернулся уже под утро, усталый, перемазанный гарью и кровью, хромающий, – но глаза его лучились восторгом победы. На плече он тащил раненого Чертополоха – дивный воин закрыл его от случайного выстрела и выжил не иначе как чудом. Фейри смеялся, отплевываясь блеклой кровью: «Я выживу, ведь мой король не позволял мне умереть!»

Король…

Сердце снова сжимается до боли, и против воли я оглядываюсь назад, в прошлое, на весь терновый, кровавый путь, что привел меня сюда. Теперь я знаю, кого ненавидеть и кого проклинать за все свои страхи, скорбь и отчаяние, – но не могу. Могу только надеяться, что сквозь настоящее дорога уводит к свету.

Иначе зачем все это было?

Я наконец расплела косы, и ветер треплет волосы, мешая седые пряди с черными.

Его приближение я чувствую, как натянутая струна ощущает прикосновение нежных пальцев, но все же не отвожу взгляда от тумана на горизонте.

– Пришли вести от Деррена, недобрая моя королева. – Голос его мягок, как шелк, и ладонь, сжимающая озябшие мои пальцы, тепла. – Он выжил – как и бóльшая часть его воинов, хоть и ему сейчас приходится хоронить павших.

Радость искрами вспыхивает в груди и теплом расходится по телу.

– Куда больше их было бы, если бы мы не успели.

– Куда больше их было бы, если бы не чары фейри.

– О, – слова едва ли не горчат на вкус, – теперь мой народ перед вами в долгу.

Гвинллед мягко касается моего подбородка, заглядывает в глаза, и от улыбки его медом исходит сердце. Каким же ты стал, мальчик мой…

– Нет, теперь мы один народ.

Он молчит, вглядываясь в мое лицо с трепетом и надеждой, и ветер затихает вокруг нас.

– Останься со мной, – просит он тихо, и где-то далеко ветер стонет в мольбе, вторя своему королю. – Останься королевой… королевой-регентом, королевой-соправительницей. Равной и полноправной, в золотом венце, а не серебряном.

– Зачем я тебе, дивный мой мальчик? Не лучше ли мне вовсе покинуть столицу, чтоб не напоминать о темных временах?

Он отворачивается и смотрит на город, раскинувшийся внизу, медленно, слишком медленно оживающий, вспоминающий, как это – жить и радоваться жизни. Ничего, они вспомнят. Теперь у них есть время – все время мира.

– Им еще учиться и учиться уживаться и не бояться друг друга. Примириться с тем, что Альбрия не принадлежит кому-то одному, но мы все принадлежим ей. Но рано ли, поздно ли, люди возмутятся, что фейри правит ими – и не важно даже, настолько добр я к ним буду.

Я слушаю его с гордостью и тревогой: быстро пришлось ему повзрослеть, быстрее, чем ему хотелось бы. Древняя память помогла ему – и не обозлила, не разожгла в крови жажду мести.

Хочу верить, что в этом есть и моя заслуга.

Он оборачивается, и белое осеннее солнце отражается в черных глазах.

– Будь со мной – королевой над людьми. Смертная королева при вечном короле… а потом… – Он сбивается, опускает взгляд, говорит медленно, с наигранным равнодушием, но я вижу – ему страшно, даже думать об этом «потом» страшно. – А потом найди преемницу. Или воспитай – как ты захочешь.

Я смотрю на него – на кожу, белую, как снег, на волосы, черные, как зимняя ночь, на губы, красные, как кровь.

– Хорошо. Вместе мы все исправим.

Радость вспыхивает в глазах его – и вслед за ней солнце выглядывает из-за пелены туч, раскрашивая серый город внизу.

– Ты больше не боишься? – И такие радость и надежда звенят в его голосе, что не сдержать мне улыбку.

Улыбаюсь ему в ответ – с теплом, с гордостью, с любовью. Касаюсь ладони, переплетаю с ним пальцы.

– Не боюсь.

С вершины Часовой башни ясно виден порт, и бухта, и море, и пелена тумана, скрывающая нас от всего мира, – но не от будущего.

Часы под нашими ногами молчат.

Мы создадим новые.

Сами.

Примечания

1

Волею автора так в Альбрии называется борщевик (здесь и далее прим. автора).

2

Одно из названий цикория.