– А не слишком ли простой это выход для грешника, судить самого себя?

– Гораздо проще надеяться на милость бога и на его прощение. А самого себя простить намного тяжелее. Ты еще молод и много чего не понимаешь.

– Вообще-то я простой солдат, и здесь нахожусь не по своей воле. Или ты не знаешь, как у нас призывают в армию? – сказал я, как бы оправдываясь перед этим стариком.

– Все мы в этом мире по воле Аллаха. Совершает человек зло, или же он творит добро, все это не зависит от обстоятельств и от места, в котором он пребывает, – спокойно ответил старик.

– Я не убиваю мирных, а воюю с душманами, – снова попытался я оправдаться, сам не зная, зачем это делаю.

– Кого ты пытаешься обмануть, шурави, меня или себя?

После этих слов я виновато опустил глаза, вспомнив горящие кишлаки и крики мирных жителей, пытавшихся спастись от пуль и взрывов.

Я больше не стал ни о чем спрашивать этого муллу, а немного помолчав, развернулся, и молча побрел обратно. Пройдя несколько шагов, я вдруг остановился и резко обернулся назад, старика возле мечети не было, а может все это мне под кайфом померещилось, и никакого муллы и вовсе не было, хотя какое это имеет значение.

Постояв несколько секунд, я пошел дальше, а перед глазами стояли жуткие картины: трупы детей стариков и женщин, лязг танковых гусениц, наматывающих кишки на траки, хруст человеческих костей под натиском многотонной махины, а вокруг кровь, огонь, и бессмысленная пальба. Я в такие моменты пребывал как в трансе, боясь даже думать о том, что все происходящее вокруг меня существует на самом деле. Психика после пережитого восстанавливалась быстро, следующие события захлестывали предыдущие, а служба продолжалась, оставляя за собой кровавый след, о котором будешь помнить всю оставшуюся жизнь.

И прав, наверное, этот призрачный мулла, самый страшный судья – это твоя совесть, от которой никуда не спрячешься, и уж тем более, ничего от нее не скроешь. И когда человек приходит в храм молиться, до конца не раскаявшись в душе, то молитвы эти – пустая трата времени.

А что значит раскаяться? Может быть, это и есть простить самого себя.

На полпути к блоку я вдруг вспомнил, что собирался вообще-то в дукан, но немного подумав, решил вернуться на блок. До темноты надо было еще сходить на озеро, постираться и искупнуться, а в дукан, если что, можно заслать и Сапога.

Я еще раз обернулся и посмотрел на мечеть, надеясь увидеть рядом с ней знакомую фигуру муллы, но там никого не было, мечеть так же одиноко возвышалась на холме, как и в тот момент, когда я ее первый раз увидел. «Наваждение какое-то» – подумал я, и отправился дальше в сторону блока.

В стороне я заметил девичью фигуру, лицо этой девушки прикрывала чадра, на голове был повязан платок, одета она была в длинное до пят платье. Увидев меня, она остановилась, я тоже остановился и посмотрел на нее.

– Это ведь ты был возле озера? Я тебя узнала, – раздался знакомый девичий голос.

– Лейла, это ты? – удивился я этой неожиданной встрече.

– Да, я.

– Куда собралась? – спросил я, расплывшись в улыбке.

– Домой иду. А ты что здесь делаешь?

– В дукан собирался, но набрел на вон ту мечеть, мулла мне какой-то странный попался, появился из ниоткуда, потом пропал куда-то. Пока с ним болтал, и забыл куда шел, а теперь не хочу обратно возвращаться. Что это за мулла? Он говорит, что из Самарканда.

– Да, он странноватый немного, живет как отшельник в своей мечети, мало с кем общается. Его видят только во время молитвы, а потом он уходит к подножью гор, и там сидит все время. Я слышала, что в Узбекистане он долго сидел в тюрьме, потом сбежал в Афганистан. Здесь в кишлаке, он появился, примерно год назад.

– А сама ты давно здесь?

– Полтора года. Но дедушка мой, уже давно живет в Афганистане.

– А остальные твои родственники, тоже все здесь?

– Мама, сестренка и дедушка, здесь. Брат где-то в Иране, пытается заработать деньги, от него уже полгода нет никаких вестей, мы даже не знаем, жив ли он вообще, – негромко ответила Лейла.

– А отец где?

Девушка опустила голову и ничего не ответила. Я, конечно, догадался, где мог быть ее отец, и поэтому не стал больше ничего спрашивать о ее семье, сменил тему разговора.

– Ну и как тебе в Афгане, нравится жить?

Лейла молча помотала головой, глядя себе под ноги, большим пальцем ноги она теребила камешек.

Мимо нас прошла какая-то старуха, она искоса посмотрела на меня, и шипящим голосом что-то произнесла на своем языке. Лейла ей ответила, и старуха побрела дальше, что-то бормоча себе под нос.

– Что она хотела? По ее лицу видно, что она чем-то не довольна, – поинтересовался я.

– Ей не понравилось то, что я с тобой здесь стою и разговариваю, – подавленным голосом сказала Лейла.

– Да, Лейла, я тебя прекрасно понимаю.

Девушка резко подняла голову и посмотрела на меня, на ее глазах блестели слезы.

– Да ничего ты не понимаешь! У тебя хотя бы есть надежда вернуться домой, а я уже никогда не увижу Ташкент. У меня там остались друзья и одноклассники, я хочу учиться, хочу ходить в кино, на танцы, хочу слушать музыку. Мне каждую ночь снится наш дом в Ташкенте, когда я просыпаюсь, я все время плачу. А здесь одни запреты, это нельзя, то нельзя, туда не ходи, то не делай, лицо не показывай, с мужчинами не разговаривай. Я не хочу так больше жить, не хочу! Понимаешь?!

Я стоял и молча слушал, а Лейла с трудом сдерживая рыдания, продолжала:

– Моя мама за эти полтора года постарела, а раньше она была такая красивая и веселая, она в Ташкенте была директором музыкальной школы. Папа, когда приходит, всегда старается нас успокоить, «потерпите», говорит, «заработаем немного денег, и переедем в Иран». А я не хочу в Иран, я хочу домой – в Ташкент!

Лейла последние слова почти прокричала, после чего не выдержала, и разрыдавшись убежала прочь. А я стоял и смотрел ей вслед, через минуту ее фигура скрылась за дувалом, а я продолжал стоять в раздумье.

Такие бедолаги, как Лейла, в Афганистане чужие, в Иране их тоже никто не ждет, и в Союз им дорога закрыта, одним словом – несчастные люди. Тем, кто родился в Афганистане, намного проще, они не знают другой жизни, кроме той, что здесь. И права Лейла, у меня есть хотя бы надежда вернуться домой, а у нее даже этого не осталось.

Под мышкой у меня что-то щелкнуло, и послышался топот, я резко обернулся, машинально схватившись за автомат, и тут же заметил, что в автомате нет магазина, а от меня в сторону дувалов убегает мальчишка, на вид лет 6-7ми от роду. Я, было, кинулся его догонять, но куда там, бежал этот змееныш очень быстро.

– Вот баченок, вот сученок! –выругался я в отчаянии.