— Твоими бы устами мед пить…

На душе у Егора Митрофановича с утра непонятно отчего держалась светлая печаль. Он устало, умиротворенно подытожил прожитый здесь срок, из всего, что довелось пережить, выделил только хорошее и сейчас на всех, с кем свела его одна-единственная, первая и, дай бог, последняя в жизни шабашка, смотрел с отеческим прощением. Всяко было, пока трудились, и хорошо бы всем так справить дело — вон стоит коробка клуба, любо-дорого глядеть!

— Видали, — подойдя к нему, сверкнула белыми зубами Наталья. — Каковы вояки! Охотнички, завтра трактором не поднимешь. После вечеринки-то.

— И то верно, — согласился Тырин. — Припрятать надо…

Там, где стояли стрелки, оглушительно, почти слитно бабахнули выстрелы. Поднятые грохотом ласточки, испуганно посвистывая, шарахнулись прочь, в луга.

— Пойдем поглядим, — не стерпела Наталья, сорвала с себя платок и передник. — Посмотрим, кто мужик, а кто так себе…

Надежда тоже загорелась идти. Ей почему-то хотелось во всем походить на Наталью, рвать и метать, как сказал про молодую красивую кухарку Тырин. Чтобы земля гулом пошла; живи так, будто живешь последний день. Все это, ранее слышанное, но не принятое к действию, сегодня сладко волновало Надежду. Они, две женщины, румяно налитые жаром костра, двинулись к стрелкам.

Игорь Арцименев, завидев их — не принимал участия в перестрелке, — пошел за ружьем и патронташем.

Еще раз хлестко ударил по воздуху залп, и стрелки торопливо кинулись к мишеням. Пока они гомонили, выясняя, кто попал, кто промазал, у кого лучше дробь, кому какой заряд нужен, чтобы палить наверняка, с учетом пороков ружья и боеприпаса, подоспел к огневому рубежу Арцименев. Он расчехлил, собрал ружье на виду у всех, а поглядеть было на что: старый бельгийский двойник — бюксфлинт, мягко посвечивая серебряной отделкой, прямо-таки завораживал.

На какое-то время у остальных испортилось настроение. Первым справился с собой Шематухин, и, когда прозвучала команда занять места и приготовиться к стрельбе, он стал выцеливать мишень, держа ружье правой рукой, — вспомнил, как обалдели тогда мужики от его выстрела.

— Не балуй! — хмуро одернул Кудинов Шематухина. — Не в балагане… И вообче довожу до сведения всех граждан. Если слаб по этой части — егерь выразительно щелкнул по кадыкастой шее. — Если, говорю, кто любит это дело и не может утром без опохмелки обойтись, пускай нонче же сдаст ружье. На охоту не допущу…

— Ладно… — протянул Шематухин. — Валяй командуй, пень с глазами. Лесовик чертов!

От раскатистого залпа заложило в ушах; дробь ударила в липу так плотно и резко, что она, брызнув ободранной корой, мочалисто залохматилась.

Стрелки вновь бросились к мишеням, и только Игорь Арцименев остался на месте, крикнул Еранцеву вдогон:

— Взгляни на мою, Еранцев!

Перезаряжая ружье, Арцименев косился на Надю, делавшую вид, что она его не замечает. Но даже в этой неумелой игре, как и в вызывающе неподступной позе, угадывалась взрослая женщина. И все же с Надей, отметил про себя Арцименев, он осторожничал. Однажды женившись неудачно, он со всеми женщинами был настороже.

Еранцев, увидев Надю, сказал:

— Стрельнуть, наверно, хочешь.

— Хочу, — отозвалась Надя, но при виде протянутого Еранцевым ружья зябко поежилась.

— Советую из моего, — протянул великолепный бюксфлинт Арцименев. — Пулечкой. Под яблочко. Никакой отдачи, сто процентов безопасности.

Надя нерешительно взяла ружье, прижала приклад к плечу, принялась целиться.

— Да отвернитесь вы! — сердито сказала егерю.

И верно, Кудинов, насупленно пересиливая желание пресечь бабье баловство, боясь за свой авторитет — обругает еще этот Арцименев принародно, — смотрел на Надю и от окрика побагровел.

— Не буду… — капризно вернула Надя ружье.

Наталья, заметив, каким зверем уставился на егеря Арцименев, истолковала обстановку по-своему: мужики цапаются не иначе как с голоду.

— Эй, ребята! — широко крикнула она. — Где стол накрывать? На улице или в клубе?

— На сцене, Наталья! — распорядился Шематухин. — Сыро на улице. Вишь, солнце еще не зашло, а уж роса пала. У меня там, в углу, скатерть лежит. Красная.

До застолья, пока в свете низенького солнца еще видны были мишени, успели сделать несколько выстрелов, потом, сойдясь в круг, замитинговали. Когда Наталья заколотила ковшом по пустому ведру, приглашая за стол, страсти еще кипели: шло распределение по номерам.

Кудинов называл, кому выпадет закрывать волчьи лазы, во время охоты стрелять «в штык», иначе говоря, палить встречь поднятым загонщиками волкам.

— Хоть в основном молодняк будем брать, смотреть надо в оба, — заключил Кудинов. — Должен сказать, и материки имеются. Уж не дай бог, который из них подранок. Бить надобно наповал… А то схлопочет неверную пулю и айда на стрелка. Вы, ребята, не смейтесь, дело нешуточное…

Стол был запашистый, с солениями и приправами — видать, натаскала Наталья, — с щедрыми едой-питьем. Еще до того, как сесть, всем миром было решено: праздника не устраивать, слова никому не давать. Выпили — мужчины водки, женщины шампанского, навалились на дымящуюся, обжигающе огненную баранину.

Не выпили только Николай Зиновьевич и Тырин.

— Вы что это, дружок? — поинтересовался Николай Зиновьевич, посмотрев на пустой стакан Тырина.

— Отпился, извините за выражение, — растерянно сказал Тырин и от неожиданного внимания, проявленного стариком Арцименевым — наслышан был, — даже прослезился.

— В ваши годы я еще, бывало, рюмашку-вторую пропускал, — оживляясь, сказал Николай Зиновьевич.

— Я-то на войне надорвался, — сказал Тырин.

— Чрезвычайно интересно, — придвинулся к Тырину Николай Зиновьевич. — Мне-то не пришлось воевать.

— По броне?

— Угадали…

Лялюшкин, заметно побледнев от водки — выпил-то всего полстакана! — озирался по сторонам, как бы досадуя, что застолье, не успев как следует разгореться, вроде бы уже затихло. Ему не хотелось отставать от Нужненко — тот, крепко выпив и хорошо закусив, спокойно пережидал затишье. Лялюшкин отчаянно поднес стакан ко рту — имеет он право после всех трудов напиться? — но водка не пошла.

Шематухин, восседавший во главе стола, по-свойски подмигнул Еранцеву и, бессловесно сообщая что-то, повел захмелевшими глазами в сторону Игоря Арцименева. Еранцев, тоже ощущая во всем теле хмельной жар, мельком глянул на Надю и Игоря.

Арцименев, раскрасневшийся, бодрый, косил веселый глаз на Надю. Еранцев не почувствовал никакого движения внутри себя, вопрошающе повернулся к Шематухину и тотчас наткнулся на его тяжелый, требовательный взгляд.

Увидев, что Еранцев глядит на него непонимающе, Шематухин поскучнел — ну, что поделаешь, если парнишка никак не возьмет в толк, что деваху на глазах у него отбивают.

— Так за что же пьем-то, братцы-кролики? — широко, по-хозяйски оглядев компанию, громко спросил Шематухин. — Хоть бы тост кто сказал…

На него не обратили внимания, и он обиженно передернул плечами.

Меж тем Кудинов задвигал стулом, собрался идти. Он с видимым неудовольствием — посидеть бы еще, но ничего не поделаешь, служба — встал и, как у себя в лесу, неумеренным басом перекрыл