Сомов явно занервничал; расскажи он сейчас правду — и кто знает, что произойдет? Конечно, в охотничьем клубе было полно тех, кто в обычной жизни друг друга на дух не переносит. Но все же он, секретарь Северной партячейки, находился сейчас во владениях Ганзы. И кровь, совсем недавно пролитую на Комсомольской, смыть из памяти куда труднее, чем с пола станции… Опять же, если просочатся слухи, как и с кем развлекается коммунист Сомов, на что тратит патроны трудового народа… Да еще под вымышленным именем, и кого — фашиста!..

Облизнув губы, Федор покосился сначала на своих телохранителей, потом на Сигурда. Судя по всему, участь Кирилла была решена. И тут…

— Я вас умоляю, господа! — с издевательским смешком вперед выступила Ирина. — Какая там «темная»! История банальная до одури. Могли бы и сами догадаться.

Кшатрий прищурился:

— Да неужели? Виктория Сергеевна, голубушка, поясните.

Дочь Лыкова закатила глаза, словно поражаясь людской тупости.

— Мы с Павликом, действительно, давно знакомы, — развязно начала она. — На одной станции выросли, за одной партой сидели. Не странно, что бедняга был в меня безнадежно влюблен. Странно, что он на что-то надеялся. Ведь я, господа, ни единым словом, ни единым жестом не давала на то оснований…

— Врешь! — скрипнул зубами Зорин; охранники тут же напряглись, руки их потянулись к поясным кобурам.

— И в самом деле, милая, — наконец, опомнившись, Сомов будто ненароком заслонил собой жену. — Может, ты и не имела в виду ничего такого, но ведь сама знаешь: влюбленным юнцам свойственно принимать желаемое за действительное. Верно, господа?

Раздался одобрительный смех; возникшее было напряжение тут же улетучилось.

— И каков финал истории туннельного Ромео? — выкрикнул какой-то толстяк, вооруженный роскошным карабином с прикладом красного дерева.

— Увы, печальный! — со смехом развел руками Федор. — Когда мы с Викторией объявили о нашей свадьбе, Павел очень… расстроился. Наговорил нам обоим гадостей, даже пытался в драку лезть. Пришлось его слегка научить вежливости. От этого бедолага расстроился еще больше и дезертировал с родной станции. Ходили слухи, что обосновался в Полисе, а он, оказывается, в егерях… В принципе, не самый плохой выбор; Павлуша — славный мальчик, только немного горяч… Ну, да для охотника это не помеха, верно?

Собравшиеся зашумели, обсуждая историю. Кто-то даже издевательски-утешительно похлопал Зорина по плечу, посоветовав «не расстраиваться».

— И что мне теперь с ним делать, с таким горячим? — вопросительно поднял бровь Лукич. — Сегодня он на одного гостя накинулся из-за несчастной любви, завтра — на другого, из-за косого взгляда… Вотан!

— Да?

— Выдай своему Ромео расчет, и чтоб через двадцать четыре часа…

— Не стоит! — покачал головой Сомов. — Я же говорю, с нашей стороны — никаких претензий. Юность и влюбленность — еще не преступление, верно? Согласитесь: от моей красавицы любой нормальный мужчина может голову потерять, — он приобнял Ирину за талию; охотники одобрительно зашумели. Кто-то, не понятно с какого перепуга, даже заорал «Ура!» и выпалил дуплетом в потолок.

— Напротив, — продолжал Федор, — выдайте ему премиальные… скажем, пару рожков. Пусть выпьет как следует за наше здоровье, найдет себе симпатичную девочку, утешится… Хорошие егеря нам нужны, верно?

— Кстати о выпить! — подхватил кто-то из гостей. — Пора бы и того — обмыть завершение охоты?

— Безусловно! — закивал Сомов. — Мы угощаем, господа! Лукич, распорядись…

Через несколько минут на Пролетарской остались лишь изуродованные туши «дичи» и егеря.

Обводящий удар в висок.

Это просто томатный сок.

Боль накидывает лассо

И затягивает петлю —

Задыхаешься у межи

Горькой правды и сладкой лжи.

Очень сложно успеть дожить

До последнего «не люблю».

Очень просто и в плач, и вскачь.

Время — лекарь, тоска — палач.

Как себя ни переиначь,

Будешь также ломать дрова.

За ударом — еще один.

Не поднимется из руин

Твой песочный Ершалаим —

Неприкаянная Москва.

Осторожно, все двери за…

Перекрыты пути назад.

Что-то красное ест глаза,

Что-то черное жжет в груди.

Пусть ломается амулет,

Сберегавший тебя от бед.

Только раз и ударь в ответ —

Постарайся, не подведи!

Кирилл изменился. Лыков смотрел на него во все глаза и не мог понять причину перемен. С последней, совсем недавней встречи юноша запомнился Анатолию озлобленным, неуверенным в своих силах неудачником без цели в жизни, без готовности найти и покарать виновных в его злоключениях. Отчего же парень стал другим?

Они сидели в маленькой забегаловке на краю платформы, где виделись уже не раз, но если раньше инициатором был Лыков, то в этот раз Кирилл сам искал встречи.

Бывший партийный босс не уважал слабость в любых ее проявлениях. А Зорин-младший неприкрытой, безнадежной слабостью позорил своего отца, которого Анатолий, несмотря ни на что, уважал. Ненавидел, но уважал. Так бывает, когда встречаешь по-настоящему достойного противника. Ненависть помогает бороться с ним, уважение позволяет не терять головы и сохранять ясный ум. Берсерки в политике смешны: слишком нелепо выглядят эмоции там, где правят разум, расчет и хладнокровие.

Так что же случилось? Куда подевался обиженный на весь мир мальчишка, издевательским пинком под зад выпихнутый из родного гнезда? Здесь сидел кто-то очень похожий на Ивана Зорина, лицо которого Лыков хорошо изучил за многие годы противостояния… Вот оно! Взгляд! Суровый, уверенный, ничего не знающий о компромиссах и обходных маневрах. Взгляд медведя. Зоринский взгляд.

Быстро же вчерашний птенчик превратился в злобного хозяина тайги… Лыков одернул себя. «Не спеши с выводами, Анатолий Тимофеевич. Гены генами, но Иванами Зориными не становятся за день, и даже за месяц. Мальчик изменился, это факт, однако до мудрого и сильного медведя ему еще расти и расти. Да, Кирилл уже не медвежонок, есть своя стать, первые задатки взрослости, но для зрелого хозяина леса в его глазах все еще слишком много дури и подростковой неуклюжей торопливости».

Было заметно, что Кирилл с трудом удерживает себя на месте, не знает, куда приложить кипучую энергию: он то хватал кружку с выжимкой из перебродивших грибов, механически отпивал глоток и отставлял, то барабанил костяшками пальцев по столу. Жажда действия — движение ради движения — подтачивала его изнутри, призывала… Куда, кстати? Вот это и надо выяснить в первую очередь.

— Здравствуй, Кирилл, — Лыков не протянул молодому человеку руки, но голову наклонил с достаточно почтительным видом. И тут же ругнул себя за то, что переигрывает. Ну, не может взрослый человек испытывать почтение к зеленой малолетке! — Рад тебя видеть, хотя ответной радости, понятное дело, не жду. У тебя что-то стряслось? Могу я помочь?