— А вы христианка? — спросил он.

— Разумеется, нет.

— Ох, Хоуп, — он сокрушенно покачал головой. Его разочарование во мне было неподдельным и глубоким. — Это потому, что вы занимаетесь наукой.

— Одно к другому отношения не имеет.

Мы заговорили о моей жизни, о том, что я делала сейчас и прежде. Я рассказала ему о своей диссертации, о работе в Непе, о Маллабаре и проекте Гроссо Арборе. Я говорила живо, лаконично, авторитетно. Мне казалось, что я вспоминаю об исчезнувшем мире, подвожу итог какого-то исторического исследования, которое завершила много лет назад. Профессор Гоббс, колледж, работа в Непе, Гроссо Арборе и шимпанзе ко мне теперь никакого отношения не имели.

Время от времени Амилькар вставлял свои замечания, делал выводы.

— Но, Хоуп, позвольте вас спросить, — перебил он меня однажды. — Хорошо, вы много знаете. Вы знаете много странных вещей.

— Да, пожалуй.

— И вот я вас спрашиваю: ну и что? Чем больше вы узнаёте, тем лучше вам становится?

— Не понимаю вопроса.

— Все то, что вы знаете, — оно приносит вам счастье? Делает вас лучше?

— К счастью моя наука отношения не имеет.

Он удрученно покачал головой. «Стремление к знанию — это дорога в ад».

Я рассмеялась над ним. «Боже правый. И это говорите вы. Вы же доктор. Что за ахинея».

Мы продолжали добродушно препираться. Я чувствовала, что многое он говорит из духа противоречия, ему просто хочется продолжить спор. И я ему подыгрывала. Но на некоторые его слова я не могла ответить сразу, они ставили меня в тупик. Так, он задал мне множество вопросов насчет шимпанзе и того, зачем мы их так скрупулезно изучаем. Его сильно удивило — и думаю, что на сей раз он не притворялся, — что я провела много месяцев в буше, наблюдая за шимпанзе и фиксируя каждое их действие и движение.

— Но зачем? — спросил он. — Для чего все это?

Я попыталась объяснить ему, но мои слова его, по-видимому, не убедили.

— Ваша беда, беда всего Запада… — Тут он задумался, в чем именно. — Вы не цените по-настоящему человеческую жизнь, самих людей.

— Это неправда.

— Для вас обезьяна важнее человека. И взять хотя бы вас: вы рассказываете мне о деревьях, о каких-то живых изгородях. — Он нацелил на меня указательный палец. — Вы цените куст больше, чем человека.

— Это же смешно. Я…

— Нет, Хоуп, — он продолжал тыкать в меня пальцем, — вам нужно усвоить, что человеческая жизнь, любая человеческая жизнь, дороже и машины, и завода, и дерева… и обезьяны.

Сегодня я ходила гулять по берегу. Было прохладно и ветрено, меня раздражало, что волосы все время сдувает мне на лицо. Почему-то я не переставала думать про Амилькара и его сумасшедшие максимы. От этих мыслей меня довольно грубо отвлек ком дегтя размером со сливу. Я наступила на него, и он облепил три пальца на левой ноге, густой и тягучий, как патока.

Следующий час ушел на безнадежные поиски бензина или спирта, нужных чтобы его оттереть. В домике ничего такого не оказалось и мне пришлось доковылять через пальмовую рощицу до деревни. Там я купила пивную бутылку с розовым керосином у одной из старух-торговок и в конце концов, ценой некоторых усилий и ваты, которой хватило бы, чтобы набить подушку, удалила все следы нефтепродукта со стопы.

Сейчас я сижу на веранде, злая и усталая, тупо глядя на океан, от моей левой ноги разит керосином, пальцы раздраженные, красные, их щиплет от этого неочищенного, скверного топлива.

Иногда вес чувственного мира прижимает меня к земле, сегодня, несомненно, один из таких дней. Мне не удается избавиться от осязаемого, от всего беспорядочно человеческого. Именно в такие периоды холодный абстрактный мир математики манит и привлекает меня с особенной силой. Вдруг я понимаю, какое удовлетворение доставляет бегство туда, я могу посмаковать то острое наслаждение, какое получали от него люди, подобные Джону. Вся назойливая алчба и невнятный шум этого мира, его докука и мельтешащая суета, его раздражающая мелочность могут с легкостью измотать тебя и стереть в порошок. Потому мне и нравится берег — невзирая на комья дегтя. Жизнь здесь, на краю континента, перед лицом двух огромных простых пространств — моря и неба, куда свободнее от пут обыденности, чем вдали от берега. Тебя меньше обманывает дробность и кутерьма повседневности. От того места, где я сижу, всего пятьдесят ярдов до шипения и пены только что набежавшего на берег вала. Мало что на этом пространстве отвлекает от главного.

Я вспоминаю слова Амилькара, сказанные тем вечером в хижине. Я спросила его, а что будет, если ЮНАМО потерпит поражение. Он отказался допустить такую возможность.

— А все-таки если? — спросила я. — Чисто гипотетически.

— Ну, во-первых, меня не станет.

— Вам страшно?

Он в задумчивости выпятил нижнюю губу. Через какое-то время сказал: «Нет».

— Почему нет?

— То, чего нельзя избежать, нужно приветствовать.

В ту ночь, разговаривая с ним, я все время думала, уж не старается ли он меня попросту спровоцировать. Потом тема беседы сменилась. Он начал рассказывать мне о девушке, о француженке, которую встретил в Монпелье, которую просил выйти за него замуж. Она сказала «да», а через три недели сказала «нет». Больше он ее никогда не видел. Он спросил, замужем ли я. Я сказала, что нет. Он улыбнулся и многозначительно прищурился.

— Так. А как насчет Яна? — спросил он.

— Что насчет Яна?

— Я думаю, он бы охотно на вас женился. Почему бы вам не выйти за него замуж?

— Вы, наверное, шутите.

Его этот разговор очень позабавил. Все еще смеясь, он отправился на улицу проверить, как там мальчики в орудийном окопе. Оставшись одна в хижине, я задумалась о словах Амилькара и сообразила: мы оба говорили о Яне, благодушно предполагая, что он жив. Если это и вправду так, подумала я, вряд ли он будет искать моей руки.

Амилькар вернулся уже в другом настроении. Я сразу заметила, что он подавлен.

— Эти мальчики, — он втянул воздух сквозь сжатые зубы, показывая, что терпение у него вот-вот лопнет. — Перепуганы — дальше некуда. Здесь нечего бояться, я же им говорил. Они услышат федералов за две мили. И им нужно будет меня вызвать. Один выстрел. Один выстрел, и федералы отступят. — Он продолжал сетовать на малодушие своих питомцев.

— Может, нам нужно немного углубиться? — предположила я. — Может быть, войска ЮНАМО сосредоточены впереди на этой дороге?

— Нет, мы займем позицию здесь.

Я почувствовала, что он больше не хочет разговаривать. Он взял фонарь и пошел проверить брошенные боеприпасы. Я накрылась несколькими плащ-палатками и уснула.